Забытый вопрос

XXXI

Воздухъ становился нездоровымъ и для нашего больнаго, — онъ начиналъ плохо спать. Ночи онъ и прежде проводилъ напролетъ безъ сна, сидя въ своемъ кресл? у окна, — но за то вознаграждалъ себя продолжительнымъ утреннимъ и посл?об?деннымъ отдыхомъ. Теперь онъ утромъ не отдыхалъ совс?мъ. — Не могу, отв?чалъ онъ коротко и неохотно на заботливые вопросы сына, отворачивая отъ него свои глубокіе, говорящіе глаза, языкъ которыхъ такъ привыкъ понимать Вася. Но мы догадывались, — онъ не спалъ отъ нетерп?нія, потому что ждалъ ее каждое утро, отъ тревоги — потому что она могла и не придти… По м?р? того, какъ шло пока въ лучшему его физическое состояніе, все пламенн?е, казалось, обнимала его та безконечная страсть въ красавиц?-жен?, которая, какъ говорила тогда Анна Васильевна матушк?, 'загубила и его, и ея жизнь'. Въ ея присутствіи онъ весь замиралъ отъ счастія, онъ жадно упивался звуками ея гортаннаго, низкаго голоса, онъ блаженнымъ и восхищеннымъ взглядомъ весь приникалъ въ ней, любуясь каждою прядью ея волосъ, каждою складкой ея одежды, и будто всю ее, весь ея стройный обливъ, со вс?ми этими волосами и складками, хот?лъ запечатл?ть у себя гд?-то внутри, глубоко, глубоко, чтобы тамъ, въ глубин? его души, в?чно и царственно сіялъ ея образъ, какъ царственно сіяла она для него живая, улыбающаяся алыми своими устами и прикрывающая длинными р?сницами блестящую эмаль своихъ очей, каждый разъ, когда его алчный взглядъ встр?чался съ ними… Уйдетъ она, — онъ долго еще сидитъ недвижный и н?мой, словно очарованный, — 'онъ въ свое зеркало на нее глядитъ', говорилъ въ этихъ случаяхъ Вася съ натянутою улыбкой. A черезъ н?сколько времени на выразительномъ лиц? недужнаго заговоритъ опять какая-то внутренняя и уже мучительная тревога: точно старается онъ припомнить что-то недавнее, близкое и неразр?шенное имъ, что-то требующее отв?та и неотвязчиво долженствующее волновать его, пока онъ не отыщетъ въ себ? этотъ отв?тъ, пока не найдетъ слова загадки… A какъ найти это слово? И все сильн?е и видим?е росло въ немъ скорбное недоум?ніе, — онъ все пристальн?е и дольше вглядывался въ сына, допрашивая взглядомъ и не см?я спросить словомъ, какое общее имъ и нев?домое еще ему горе гложетъ душу этого, черезъ силу улыбавшагося, несчастнаго мальчика? A Вася бл?дн?лъ и худ?лъ съ каждымъ днемъ, и все шире становились зрачки его глазъ, очеркомъ своимъ еще такъ недавно напоминавшихъ глаза его матери, — и съ каждымъ днемъ становилось для него трудн?е и тяжел?й его лицем?ріе — его святое лицем?ріе — предъ недоум?вавшимъ взоромъ его отца. Съ какою невыносимою тоской, помню, гляд?лъ я на него, когда, бывало, вернувшись въ свою комнату отъ Герасима Ивановича, которому онъ только-что, преувеличенно см?ясь, передавалъ какой-нибудь н?мецкій анекдотъ, — онъ падалъ, безсильный, на свою кровать, закинувъ руки за голову и устремивъ въ потолокъ эти пугавшіе меня, расширенные и тупо неподвижные зрачки свои. Отъ этой-ли необходимости таиться отъ отца, отъ другаго-ли, еще глубже захватывавшаго его, сознанія, — онъ словно не см?лъ уже бол?е никому гляд?ть въ лицо и, какъ преступникъ предъ судьей, изб?галъ чужаго взгляда. Съ такимъ же бол?зненнымъ напряженіемъ изб?галъ онъ и всякаго разговора о матери, — онъ и называлъ ее теперь не иначе, какъ 'она', и только въ томъ случа?, когда нельзя было не упомянуть о ней. Онъ даже — я это чувствовалъ, — тяготился т?мъ, что я тутъ, рядомъ съ нимъ, что ему иной разъ нельзя не перекинуться со мною словомъ, сознавая вм?ст? съ т?мъ, что я не безполезенъ ему, что, занимая его отца разговоромъ или чтеніемъ по ц?лымъ часамъ, я принималъ на себя, изъ дружбы къ нему, половину его обязанностей, что онъ въ это время могъ отдохнуть, прилечь, остаться одинъ. — и робко иной разъ протянутая его рука, слабо сжимая мои пальцы, какъ будто просила меня простить ему… Но одна мысль, одно желаніе влад?ли имъ теперь, — отгадать было не трудно, — взять отца и увезти его куда-нибудь далеко, далеко, куда бы и слуха не доходило о ней, гд? бы не было ни этого печальнаго, перепуганнаго лица Анны Васильевны, ни сверстника, вольнаго и невольнаго свид?теля всего этого позора!..

Въ сумерки, по обыкновенію, больной начиналъ дремать, но сонъ его не былъ миренъ и дологъ, какъ прежде. Онъ безпрестанно просыпался, метался въ кресл?, часто требовалъ пить и своимъ неспокойнымъ состояніемъ держалъ насъ вс?хъ на ногахъ…

— Вы дурно себя ведете, Герасимъ Иванычъ, сказалъ я ему однажды, оставшись съ нимъ вдвоемъ, — не спите совс?мъ. Вася тревожится о васъ.

— Вася… ахъ… что Вася? Онъ нехорошъ!… заговорилъ тотчасъ же больной, сжимая мн? руки и подымая на меня влажные и мгновеннымъ ужасомъ омраченные глаза.

— Н?тъ, н?тъ, не безпокойтесь, ув?рялъ я его. — Это вамъ такъ кажется, потому что онъ о васъ, о томъ, что вы не спите, тревожится. Онъ даже чрезъ Анну Васильевну послалъ въ городъ записку, чтобы докторъ ран?е обыкновеннаго прі?зжалъ въ намъ…

— Я буду, буду спать, Боренька, жалобнымъ, какъ у peбенка, н?жнымъ, какъ у женщины, голосомъ прошепталъ онъ:- онъ не увидитъ, не услышитъ… Только бы онъ… мой Вася, Вася…

Онъ опустилъ на грудь свою слабо качавшуюся со стороны на сторону голову и тихо заплакалъ…

И онъ сталъ съ т?хъ поръ лицем?рить предъ сыномъ, какъ сынъ лицем?рилъ предъ нимъ. Спалъ онъ, или не спалъ, — онъ, равно не открывая глазъ, съ опущенными на кол?няхъ руками, лежалъ въ своемъ кресл?, уткнувъ голову въ подушки, р?шаясь приподнять ее лишь когда зналъ онъ, что Вася, 'его Вася', не могъ этого вид?ть…

Вася, съ своей стороны, утомлялся ужасно въ продолженіе дня и когда, подъ полночь, отецъ его, окончательно проснувшись, усаживался все въ тому же окну, у котораго онъ вплоть до зари просиживалъ, глядя на тусклый огонекъ лампады, св?тившей въ спальн? Любови Петровны, — б?дный мальчикъ уходилъ къ себ? и засыпалъ, часто не усп?въ разд?ться, какимъ-то мгновеннымъ, тяжелымъ, точно мертвымъ сномъ. Я долго не могъ привыкнуть въ этому, и каждый разъ съ ужасомъ гляд?лъ, когда онъ валился на постель, и черезъ мигъ, безъ кровинки въ лиц? и не дыша, лежалъ недвижный, какъ въ гробу, съ разсыпанными по подушк? кудрями. Совс?мъ другое впечатл?ніе производило это на Максимыча: умиленнымъ и благогов?йнымъ какимъ-то взоромъ гляд?лъ онъ изъ-подъ нависшихъ бровей въ эти минуты на Васю, широко крестился и, обернувшись во мн?, шепталъ наставительнымъ тономъ: 'въ свой часъ, значитъ, душ? праведной успокоеніе послано'…

XXXII

Мы уже довольно давно спали съ Васей, какъ вдругъ я услыхалъ сквозь сонъ, кто-то шепотомъ зоветъ меня по имени и притрогивается ко мн? рукой.

Я раскрылъ глаза и при св?т? ночника — который Максимычъ изъ предосторожности всегда ставилъ намъ въ умывальную лохань, — увид?лъ Савелія, стоявшаго предо мною съ растеряннымъ лицомъ.

— Извините, Борисъ Михайловичъ, торопливо говорилъ онъ, — Василья Герасимыча не р?шился будить… измученные они очень…. а у васъ душа добрая…

— Что случилось, ради Бога, Савелій?..

— Да не ладно что-то тамъ… Онъ кивнулъ на комнату Герасима Ивановича.

Пока я натягивалъ на себя панталоны и куртву, Савелій сообщилъ мн? сл?дующее: онъ дремалъ у дверей больнаго, какъ вдругъ услышалъ не то стонъ, не то его позвалъ баринъ; захвативъ св?чу изъ передней, онъ посп?шилъ въ нему: — гляжу, а они совс?мъ изъ кресла вонъ, на подоконнив? грудью лежатъ, глядятъ въ окно и Богъ ихъ знаетъ, что лепечутъ…

— Что вамъ угодно, спрашиваю, Герасимъ Ивановичъ? — а они только: 'въ садъ', али 'въ саду', не разобралъ я… — Привыкъ я въ ихнимъ фантазіямъ, говорилъ старикъ, — одначе на этотъ разъ они совс?мъ съ толку меня, почитай, сбили. Не дойду, просто, чего имъ требуется… Авось, думаю, Борисъ Михайлычъ помогутъ, — я вотъ и р?шился…

Мы поб?жали съ нимъ въ ту комнату.

Герасимъ Ивановичъ лежалъ все въ томъ же положеніи, грудью на подоконник?, ярко осв?щенный въ профиль пламенемъ св?чи, поставленной Савеліемъ на стол? подл? окна. Что-то пронзительное и страшное изображалось въ р?зкихъ очертаніяхъ этого бл?днаго профиля съ большимъ, не въ м?ру открытымъ глазомъ,