я такъ счастлива была твоимъ рожденіемъ! Я такъ долго над?ялась, — ты будешь для меня
Она ошибалась: не вражда, а безконечное, невыносимое мученіе читалось на его лиц?; мрачно опущенные глаза его тупо приподнялись на мать и снова опустились. Онъ не отв?чалъ.
— A ты подумай… И невыразимою лаской зазвучали глубокія ноты голоса Любови Петровны, — спроси себя самъ въ глубин? твоего сердца: возможно-ли это, чтобы сынъ ненавид?лъ свою мать…. чтобъ онъ желалъ вид?ть ее несчастною?..
Онъ уставился на нее т?мъ же тупо допрашивавшимъ взглядамъ, — онъ не понималъ, о чемъ она ему говорила…
— Другъ мой, продолжала она молящимъ, сладко-звучавшимъ голосомъ, — погоди осуждать…. не торопись ненавид?ть меня!… Время успокоитъ тебя…. осв?титъ… Ты разсудишь, Вася, поймешь, что я родилась ни бездушною, ни порочною;- что жизнь, — безпощадная жизнь!.. Разв? ты думаешь, мн? было жить легко?… думаешь, что… и теперь… я не страдала… не мучилась… не боролась?… О Вася, mon enfant cheri, roворила она, — неужели не придетъ это время, когда ты все поймешь… и сжалишься — и простишь… простишь
И влажное лицо ея склонялось къ нему, и съ тревожнымъ, лихорадочнымъ ожиданіемъ заглядывала она ему въ глаза…
Онъ слушалъ ее, — и все шире, бол?зненн?е и грозн?й раскрывались его воспаленные зрачки… При посл?днихъ ея словахъ нервно стало подергивать его нижнюю губу, и яркія пятна снова выступили на его щекахъ.
— Вы про кого это говорите? коротко отр?залъ онъ.
Она пошатнулась вс?мъ т?ломъ назадъ: какъ карточный домикъ отъ дуновенія ребенка, разлет?лось все зданіе ея призрачныхъ надеждъ отъ одного этого вопроса. Брови ея сдвинулись. и сомкнувшіяся губы приняли не то страдальческое, не то вызывающее выраженіе.
— Простить! съ трудомъ пропуская слова сквозь зубы, заговорилъ Вася. — Кому? Вамъ?… Ему? Ему — съ какимъ-то скрежещущимъ см?хомъ повторилъ онъ, — для кого вы забыли всякій стыдъ и долгъ вашъ…. потому это долгъ каждой матери, чтобы сыну ея никто не могъ въ глаза бросить, что у него безчестная мать!… A васъ сегодня три челов?ка вид?ли ночью, запершись съ этимъ
И. страшный какъ привид?ніе, будто сразу выросшій отъ муки и негодованія, вскочилъ съ своего м?ста Вася.
— Вы скажите ему, грохоталъ онъ сквозь кашель, душившій его, — что я ему не прощу никогда, никогда!… Скажите. чтобъ онъ меня изб?галъ… скрывался… Я не ручаюсь… Я его убью… ч?мъ ни попало, палкой, камнемъ…
Въ невыразимомъ испуг? поднялась Любовь Петровна, — и отступила на шагъ, и безсознательно протянула руку впередъ, какъ бы для того, чтобы защититься отъ сына. Онъ, въ свою очередь, — его била лихорадка, и помутившіеся глаза блуждали какъ у безумнаго, — онъ, въ свою очередь, испугался этихъ, словно для преграды ему, протянутыхъ рукъ его матери.
— Пустите, пустите меня! крикнулъ онъ какимъ-то ребяческимъ визгомъ. — Онъ еще не мертвъ, онъ живъ, папа!… Пустите меня къ нему!…
И онъ со вс?хъ ногъ, оттолкнувъ ее, ринулся въ комнату отца…
XXXVII
Любовь Петровна ухватилась за стулъ, — она шаталась… Блуждающіе глаза ея остановились на мн?.
— Дайте мн? воды, черезъ силу проговорила она.
Я растерянно гляд?лъ на нее только… Я сид?лъ какъ раздавленный всей этою сценой.
— Воды! повторила она еле слышно.
Я кинулся къ ней со стаканомъ. Еще мигъ — и она грохнулась бы безъ чувствъ на полъ… Она уц?пилась за мое плечо — и такъ и повисла на немъ.
Я обнялъ ее одной рукой, а другой поднесъ воду къ ея губамъ.
— Уведите меня отсюда, прошептала она, еще вся дрожа.
— Вы такъ слабы, — вамъ итти нельзя… Погодите немного! возражалъ я, суетясь и усаживая ее въ единственное кресло, находившееся въ комнат? и которое я какъ-то уловчился, не отымая руки отъ ея стана, подкатить къ ней, захвативъ ножку ея моею ногой.
Она мало-по-малу пришла въ себя. Я стоялъ предъ ней, уныло глядя на нее…
— Борисъ, заговорила она, быстрымъ движеніемъ проводя платкомъ по глазамъ своимъ, — вы все слышали… Это сынъ см?лъ говорить своей матери… Вы свид?тель, — я все сд?лала, что могла… Я унижалась предъ нимъ…
— Вы видите, въ какомъ онъ состояніи, началъ я извинять моего друга, — онъ себя не помнитъ… Но вы сказали, время… Со временемъ, я ув?ренъ, Вася…
Я вовсе не думалъ того, что говорилъ ей теперь, — и не зналъ, какъ кончить… Но она сама себя не обманывала:
— Онъ! сказала она, сдвигивая брови:- онъ непреклоненъ и упоренъ!… какъ отецъ…
Она задумалась на мгновеніе.
— Н?тъ у меня сына, — кончено! р?шила она, горько и горестно улыбнувшись. Она говорила не мн?, она забыла о моемъ присутствіи, — устами ея лишь невольно громко сказывалось то печальное заключеніе, до котораго она додумывалась въ эту минуту…
Она подняла глаза, и вдругъ — точно только теперь зам?тила меня, — вся зард?лась отъ стыда, отъ гордости… Ей, можетъ-быть, только теперь пришло на мысль: что онъ? зач?мъ? къ чему торчитъ зд?сь предо мною? — какою злою насм?шкой судьбы поставлена я въ положеніе призывать этого мальчика въ свид?тели, въ судьи?… Что за позоръ!…
И она отвернулась отъ меня съ новою горькою усм?шкой, — и опять черезъ мгновеніе подняла свои синіе глаза… Какой-то огонекъ проб?жалъ въ нихъ теперь, словно уже новое ощущеніе выплывало изъ н?дръ ея души, — словно за этою тоской по утрачиваемомъ сын? чуяла она, помимо своей воли, приближавшееся в?яніе ут?шенія, в?яніе грядущихъ, — быть можетъ, уже близкихъ — радостей… Такъ сквозь талый сн?гъ пробиваются робкіе поб?ги первыхъ травъ подъ лучами весенняго солнца…
Такое, или почти такое сравненіе мелькало у меня въ голов?, глядя на нее, — и въ то же время, ноя и негодуя, осуждало ее мое молодое, не истрепанное еще жизнью чувство. Она ут?шится, да, — думалъ я, — а онъ, мой б?дный Вася… сирота, какъ заран?е назвала его Анна Васильевна, — ему что останется?…
Она между т?мъ поднялась и попробовала итти — и не могла…
— Дайте мн? руку! коротко и сухо проговорила она. Я повиновался.
Она кр?пко прижалась въ моей рук? и кивнула мн? на дверь въ корридоръ.
Я повелъ ее медленно и молча; она двигалась съ трудомъ, и нервная дрожь проб?гала то-и-д?ло по ея членамъ.
У самаго выхода на л?стницу мы встр?тились съ Галечкой. Она была одна и шла такъ скоро, что чуть не наткнулась на Любовь Петровну. Она тотчасъ же откинулась назадъ. низко прис?ла и промолвила преувеличенно учтиво:
— Pardon, madame.
