нескольких километрах, он мог бы дойти до нее пешком. А в Брюсселе бы снова погрузился в трепетную атмосферу 'Мэрри Грилля', нашел бы девицу с мягкими грудями и щедро забросал бы ее деньгами.
С того места, где он стоял, огни в доме госпожи Снек нельзя было увидеть. Но даже и тогда он бы все равно не обернулся. С той жизнью было покончено.
Шло время. На палубе появились двое, скрытые за шпангоутами, мачтами и спасательными лодками, висевшими на лебедках. Какие-то люди работали на носу, лязгая железом.
Сверху раздался голос:
- Мишель! Он подошел.
- Разрешите вам представить капитана Марко. Он согласен нас довезти до Тенериффе.
Капитан говорил только по-испански. Он провел их в кают-компанию, где все было металлическое - переборки, двери.
- Мы займем кабину его второго помощника, который будет спать в кают-компании. Добрую часть ночи он на вахте, так что это его не очень побеспокоит.
- Когда мы отплываем?
- Едва начнется прилив. Часа в два ночи.
- Что вы ему сказали?
Он видел по бесстрастному лицу капитана, что тот не понимает по-французски.
- Ему это безразлично. Ведь он получит кругленькую сумму.
Тот отправился за бутылкой густого вина. Вынул из шкафчика рюмки без ножек, одинаковые в ширину снизу и сверху.
- Ваше здоровье! - сказал он, подняв рюмку.
В помещении пахло чем-то странным-пресным и одновременно терпким. Постепенно судно стало наполняться разными звуками. Извинившись, испанец открыл дверь какой-то каюты, а когда они вошли в нее, натянул макинтош и поднялся на мостик.
На койке валялась морская форма, на переборках висели фотографии женщин. Грязная бритва и мыльный помазок лежали перед осколком зеркала, загаженного мухами и покрытого ржавчиной.
Стоя около иллюминатора, выделяясь на его фоне, Фершо наблюдал за молодым человеком, которого он запер в этой железной клетке. Затем его взгляд остановился на портфеле, который тот держал в руке.
Блеск торжества промелькнул в его глазах, но тотчас угас при виде улыбки на тонких губах Мишеля, улыбки, которую он у него до сих пор никогда не видел.
Перед ним находился не нервный, неистовый мальчишка, с которым он был до сих пор знаком. Родился новый человек из более твердой и холодной материи. Взгляд Мишеля перебегал с одного предмета на другой. Он видел портрет голой женщины над койкой, и его губа вздулась, словно в предчувствии грядущих удовольствий.
- Как только мы выйдем в море, нам поставят еще одну койку. Через три часа мы будем в безопасности. Вы сможете выйти на мостик, ну да! И опершись о мокрые перила, раскачиваясь на все более высокой волне, увидите через дождевую пелену мерцание города, зеленые и красные огни порта, тусклый и бесполезный луч берегового маяка...
Часть вторая Старик из Панамы
1
Все началось довольно банально в третьем часу дня. Достаточным оказалось одного взгляда. Квартира на третьем этаже над кафе-молочной Вуольто, где, как утверждали некоторые, изготовлялось лучшее в Колоне мороженое, располагалась под углом, выходя одновременно на улицу и бульвар. Дом был новый-из кирпича и бетона. Фершо снимал три комнаты, но там фактически никто не жил, так как день и ночь они проводили на веранде, обрамлявшей квартиру.
Наступил час, когда солнце изо всех сил палило со стороны бульвара. Жалюзи здесь были спущены, и проникавший через них свет отбрасывал на все вокруг тонкие полосы, делая белые, как мел, стены не такими голыми.
Фершо лежал с полуоткрытым ртом и сжатыми веками на брезентовом шезлонге. Незастегнутая пижама открывала худую грудь с длинной седой растительностью.
Мишель Моде рассеянно стучал на портативной машинке, буква 'Е' в которой все время залипала, мешая ровному стрекоту с почти регулярными интервалами, невольно заставляя думать о походке хромого, того же Фершо, например.
Только постороннему могло показаться, что он спит. Ошибались и мухи, время от времени садившиеся ему на лицо. Мишелю же это лицо за три года, что они жили вместе - с утра до вечера и с вечера до утра, было знакомо до отвращения.
Где-то далеко в бухте раздался пароходный гудок. Он прозвучал слабо, смешавшись с городским шумом и грохотом порта. Никто так не прислушивался к этому гудку, как Мишель.
Зато от слуха Фершо не ускользнул треск заводившегося грузовичка Дика Уэллера. Машина стояла во дворе соседнего дома, но стены тут были такими тонкими, что казалось, будто она дрожит как раз под ними.
Фершо был не глупее Мишеля. Они достаточно давно жили у самого входа в Панамский канал, чтобы безошибочно разбираться в такого рода звуках. И оба знали, что прибывший корабль запросил лоцмана, а раз Дик Уэллер заводит свой грузовичок, чтобы ехать на 'пьере' - пирс, значит, тот скоро пришвартуется к набережной.
Через несколько минут огромный черно-белый корабль бесшумно заскользит по шелковой глади водоема с бесчисленными головками пассажиров вдоль борта, напоминающими мишени на стрельбищах. Обгоняя Дика Уэллера, Моде уже мчался в мыслях ему навстречу, расталкивая полицейского и таможенника, вдыхая красноватую пыль набережной и запах пряностей и мазута, ничего не упуская из виду-ни бросившихся за чалками негров и индейцев, ни торговцев сувенирами, гидов, стремящихся первыми взойти на борт, ни строгого вида пассажира в колониальном шлеме, фотографирующего пеликанов, ни стайки девиц в белом, вереницей, словно школьницы, идущих вдоль кают.
Но вот в бортовой части открылся трап, и Дик Уэллер, веселый и сильный, с протянутыми руками устремился по палубе на кухню.
Послеобеденный сон Фершо должен был закончиться уже пятнадцать минут назад. Но это не была сиеста в буквальном смысле слова. Старик утверждал, что практически не спит ночью. Устроившись на своем шезлонге, скрестив руки на животе, с открытыми или закрытыми глазами, он иногда приподнимался, чтобы сплюнуть, покряхтеть, проглотить одно из лекарств, лежавших в тюбиках и коробочках на стуле у изголовья.
Он знал, что Мишель ждет, что лишь для виду стучит на машинке, что у него хватит и потом времени, чтобы перепечатать - в который раз! первые странички рукописи.
Так отчего же он лежал неподвижно, притворяясь спящим? Просто потому, что знал: прибыл корабль 'Сайта Клара', принадлежащий компании 'Грейс Лайн' и осуществлявший рейсы на линии Нью-Йорк - Чили, что вторым помощником капитана на нем служит молодой человек тех же лет, что и Мишель, что они познакомились во время последней стоянки и подружились.
Этого было вполне достаточно. Сколько времени у него уходило обычно на диктовку во второй половине дня? Около двух часов. Если только это вообще можно было назвать диктовкой. Он вставал, садился, прижимался спиной к стене, что-то бормотал себе под нос, наклонялся, чтобы проверить напечатанное. Неужели он, считавший себя таким пройдохой, был столь наивен, что надеялся, будто начатый им огромный труд имеет хоть какое-то значение, что найдется издатель, чтобы его напечатать, и читатель, чтобы прочесть?
В течение целого года он каждый день писал свои мемуары, стремясь вставить в них все, что с ним было, начиная с событий в молодости и вплоть до философских размышлений, пришедших ему когда-то в голову во время пребывания в джунглях, не лишенные интереса наблюдения за жизнью животных и туземными нравами и подробности распри со своим врагом Аронделем.
Ему вечно казалось, что он что-то забыл. Поэтому, едва закончив абзац, уже недовольно ворчал, что пропустил важные вещи, буквально истязал себя, пытаясь все припомнить. Именно с тех пор как он начал писать свои мемуары, Фершо так боялся умереть.
Было уже больше трех часов, а он все еще не начинал диктовку. Не мог же он не слышать, что Дик Уэллер вышел к себе во двор, что его служащие лихорадочно загружают грузовичок свежими продуктами -
