Шоферы такси подбирали пассажиров, подкатывая к тротуарам. До позднего вечера остались открыты два больших магазина.
Мишелю не удалось повидаться с Биллом Лигетом, который, видимо, был на вахте и не смог покинуть корабль. И он уже собирался подняться к нему на борт, когда его внимание было отвлечено совсем по другим причинам.
В конце концов он увязался за еще молодой, рыжей, плотной женщиной в белом платье, вышедшей из 'Базар Паризьен', и в час ночи сидел с ней за столиком в дальнем углу 'Атлантика', подальше от оркестра и танцевальной площадки.
Она оказалась вдовой, американкой, была богата, судя по крупным драгоценностям. Под столом у них уже валялись три или четыре бутылки из-под шампанского.
Сидевшая неподалеку от него между все время хохотавшим лысым человеком маленького роста и другим, казавшимся меланхоликом, Рене поглядывала в сторону Мишеля, и они обменивались улыбками людей, понимающих друг друга.
Она же взглядом указала ему на дверь, связывавшую кабаре с баром.
Там рядом с красной драпировкой стоял Фершо, разговаривая с посыльным.
Они увидели друг друга. Старик жестом позвал его, но Мишель повернулся к американке.
С этого, в общем, все и началось. Но развязал все последующие события, конечно же, взгляд Фершо из-под полуопущенных век, когда он лежал на веранде в полосатом свете от жалюзи, а Мишель бессмысленно стучал на машинке, предаваясь своим горьким мыслям.
Конечно, Фершо мог бы тотчас закрыть глаза, притвориться спящим. Но было уже поздно. Этот взгляд, со всем тем, что он содержал, оказался зафиксирован навсегда.
Целая цепь случайностей и совпадений сделала этот день в Колоне совершенно необыкновенным, который бывает лишь раз в несколько месяцев. Случайностью, скажем, было то, что 'Сайта Клара', задержавшись из-за сильной волны в Карибском море, пришла с опозданием на час, всего через несколько минут после того, как в шлюзе занял место огромный японский танкер. И теперь между капитаном и властями канала шли переговоры. Приход 'Стеллы Поларис' еще более осложнил ситуацию. Эта роскошная яхта, в прошлом принадлежавшая норвежскому королю, совершала кругосветное путешествие с двумястами богатейшими пассажирами. 'Сайта Клара' прибыла, стало быть, с опозданием, а 'Стелла Поларис' раньше времени, поэтому им обоим, вместо того чтобы побыть на стоянке обычные три-четыре часа, предстояла задержка до глубокой ночи.
Все это и привело к тому, что город оказался наводнен американскими пассажирами, космополитической публикой со 'Стеллы Поларис', к которым добавилась к шести часам толпа с 'W', направлявшегося вниз по каналу из Сан-Франциско во Францию.
Обо всем этом Мишель узнал, заскочив к Джефу. Его заведение, в котором он чаще всего столовался, находилось на полпути от дома Вуольто до порта. И хотя Джеф был бельгийцем, даже фламандцем, оно со своими мраморными столиками, скамьями, обитыми красным молескином, металлическими, тщательно вычищенными шарами и рекламами французских аперитивов на зеркалах, считалось самым французским заведением в Колоне и во всем Кристобале.
В этот час кафе было пусто. Отодвинув бамбуковую занавеску, Мишель направился к стойке, за которой огромный, заплывший жиром Джеф беседовал с посетителем.
- Привет, юноша! Старый кайман дал тебе отпуск? Что выпьешь?
- Маленькую рюмку перно. Значит, пассажиры 'Сайта Клары' еще на суше?
Только теперь Мишель узнал клиента, стоявшего к нему спиной и теперь смотревшего прямо на него. Это был Суска, которого также называли Голландцем, хотя в его жилах было столько же голландской крови, сколько и индейской. Он протянул Мишелю широкую влажную и мягкую руку, которую тот с отвращением пожал. Затем эта рука, как всегда, погрузилась в широкий карман и вынула оттуда мумифицированную головку индейца племени Хиварос, уменьшенную до размеров детского кулачка.
- Не хочешь продать одну?
Суска был такого же огромного роста, как и Джеф, которого можно было вполне назвать колоссом. Такой же широкий в плечах, но весь какой-то дряблый, так что смотреть на него было неприятно. Кожа его напоминала поверхность гриба. Голова была ненормально широкая, а лицо лунообразное с двумя тонкими щелками для глаз, большой щелью для рта и многочисленными оспинами.
- Сколько их у тебя? - спросил Джеф.
Голландец осторожно достал из бездонных карманов три головки. Каждая была завернута в грязную вату. Губы на этих человеческих головках были сжаты кусками веревки. От них пахло формалином, а из одной головки будто сочилась влага.
Эти головки, изображающие мертвых врагов, служат для оккультных церемоний.- Прим, перевод.
- Ты без труда продашь все три до ночи тем, кто сейчас бродит по суше,- сказал Джеф. И, обращаясь к Мишелю, обронил:
- Рене только что ушла.
Находясь у Джефа, вы попадали за кулисы Колона. В ста метрах отсюда, на углу улицы, начиналось представление, без устали скрипели вращающиеся двери трех- и четырехэтажных магазинов, а по ним бродили в сопровождении местных жителей пассажиры, занятые подсчетом курса валюты.
Здесь все было, конечно, организовано. Мишелю был знаком хозяин самого большого магазина 'Парижский базар' Ник Вондрас, игравший почти каждый вечер у Джефа в покер, и которого он фамильярно называл Ником.
Все это действительно напоминало театр. Едва раздавались пароходные гудки, заменявшие свисток помрежа, как все старались занять свое место на сцене, начиная с совершенно голых негритят, нырявших в воду за монетами, до Ника Вондраса, надушенного, одетого с иголочки, приветствующего покупателей при входе в свой 'базар' ослепительной белозубой улыбкой.
Весь город вплоть до дальнего негритянского квартала уже знал, что в порту стоят три корабля - 'Сайта Клара', 'W' и норвежская яхта, зафрахтованная компанией 'Доллар Дайн'. Засуетились официанты в питейных заведениях, заиграли оркестры в кабаре, в порт устремились открытые такси и фиакры с белыми тентами и танцующими ватными шариками, чтобы вернуться назад набитыми до предела.
Прежде чем добраться до самого центра, Мишелю предстояло миновать особый квартал, точнее говоря, улицу, но не темную и стыдную улочку, а широкую, обсаженную домами, двери которых вели в более или менее кокетливые салоны.
С каким презрением говорил ему Фершо в самом начале, видя, что Мишель не может устоять перед искушением два-три раза в неделю пройтись по этому району:
- Неужели вам все годится? И голая шлюха, и горланящий негр, и музыка в баре?
Старик был прав, Мишель это знал. Его влекло к себе все, что дышало жизнью. И он невольно вспоминал утро в Кальвадосе, когда на остановке закопченного местного поезда предпочел сбегать в дешевый кабачок, наполненный рыбаками и их уловом, чтобы выпить вина, вместо того чтобы позвонить по телефону жене, которая ничего не знала о нем.
В этом особом квартале города насчитывалось четыре или пять француженок. Большинство же составляли в разной мере цветные женщины. Мишель знал их всех, в том числе и нубийку - глупую, но идеально сложенную. Вероятно, поэтому Джеф слегка презирал его, точнее - не принимал всерьез.
Одна из женщин из предпоследнего заведения была бретонкой с суровыми, мужскими чертами лица, лет сорока. Румяна образовали на ее лице своеобразную корку, похожую на глазурь. Всякий раз завидев Мишеля, она сентиментально поглядывала в его сторону. Убежденный, что та страстно влюблена в него, он краснел и быстро, не смея улыбнуться, проходил мимо.
Почему он не взял одну из головок у Голландца? Ему удалось бы без труда сбыть ее за сотню долларов. Суска считал, что цена на товар меняется в зависимости от того, кто его продает. И охотно отдавал на продажу свои изделия белым, которые имели доступ в первый класс, а в дансингах садились за те же столики, что и пассажиры.
Моде вышел на самые оживленные улицы. Он пересек невидимую границу между Колоном и Кристобалем. Машины, мужчины в белом и женщины в легких платьях - все стремились туда. Солнце стало клониться к заходу, и лампы успешно соперничали с дневным светом.
- Please, sir... - произнес кто-то сзади.
Он живо обернулся. Обращались не к нему, и он уже был готов продолжать свой путь в порт, чтобы
