его в оболочку. Взорвись он – был бы шанс раскрутить обормота на откровения, узнать хоть что-то о возможности спастись.
– П-послушай. Я думал об этом. Даже если бы п-путь сюда занимал меньше сорока минут, я б-бы не стал рисковать. Если все з-затянется, нас убьют, а она иссякнет и п-попадет в лаборатории. Я некоторое время осознавала сказанное, а потом улеглась, насколько могла, отвернувшись к стенке. Это так мило. Придурок в корне ошибался, он при всем своем уме был идиотом, и это так мило. Я не знаю, что творится в голове у Аянами, но по поводу завтрашнего пробуждения я ей не завидую. Еще, конечно, стоило бы узнать у обормота, что он за фрукт, но общаться с ним расхотелось. На том свете непременно сведем счеты.
Пижама кололась и натирала поясницу, мне не выдали под эту дрянь нижнего белья, кожа головы умоляла о душе, а мне просто ничего не хотелось.
– П-прости. Но наш единственный шанс – это п-пройти «Куб». /'Тогда у нас нет шансов'/.
– П-послушай… М-мне тоже не нравится решение. Хотя бы п-потому, что я получил нужные данные. Я открыла глаза, на удивление быстро поняв, о чем это он.
– Что?
– Да. Т-терминал закачал в м-меня информацию, не всю, правда.
Д-для нее есть шанс. Эх. Да, везет тебе. Так вот что передала тебе странная доктор Ибуки Майя?
– Кстати, ты помнишь, что она назвала тебя по имени?
– Эээ… К-когда?
– Я имею в виду «твое» имя. Пока тебя прилепило к этому прибору, она села рядом и назвала тебя по имени. Не «Валкиином». Тишина. Синдзи думает. Не знаю, что он там использует, – свое загадочное чутье или не мене загадочный ум, – но он думает. Ну, пускай. Полезно ведь.
– Это с-странно. Как она узнала?
– Скоро спросим у нее. Сейчас надо поговорить в духе: /'Ты веришь в жизнь после смерти?
– Нет, я верю в смерть после жизни'/. Бах-бах, от обилия крутизны стены разваливаются сами, и мы выходим на свободу, сея смерть и пафос. Синдзи, к счастью, промолчал. Я лелеяла слабую надежду, что новый повод подумать капнет хоть чуть-чуть на нужную чашу весов. Потому что мы не сможем скоординировать свои действия – ни по дороге на казнь, ни в изнанке, а значит, наш шанс – это Аянами. /'Наш'/. Аска, ты жалкая. Ты сможешь сама, тебе не нужен никто. Если получится, ты сама вытащишь идиота, за задницу, но вытащишь. Если у тебя не получится – ты расстроишься, но вспомнишь, что зачем-то дошла до этого момента, а значит, есть смысл дойти и до следующего.
Всегда есть пункт «Б», правда? Я слушала себя и поражалась до тех пор, пока не заснула. Что, кстати, тоже было по-своему поразительно. *** Это был огромный лифт, который из тюремных бараков должен был поднять нас наверх. Здесь были стулья и даже диванчик.
– Переодевайтесь. Охранник стоял свободно и расслаблено, и если бы не прикрытие, я бы его разделала даже без своего скафандра. Я потянула через голову пижамную рубашку. Оно, конечно, нехорошо еще и бесплатный стриптиз показывать, но что делать. В некоторых мирах еще и пытают перед казнью, просто для развлечения толпы. Где мозги вскрывают, где насилуют сутки к ряду – что ни мир, то свои вкусы. На Х67 жаждут видеть в «Кубе» свеженьких и бодрых. Тоже своего рода извращение.
– Синдикат дал вам десять минут наедине, – сказал охранник, выходя наружу. – И без глупостей. Если что, спеленаем бакелитом. Прикрытие опустило стволы и потопало за ним. Дверца в тяжелых створках хлопнула, и десять минут пошли. Попялились на переодевающуюся и вышли с миром. Ну что за цивилизованный мир, загляденье просто. С утра к нам заглянул представитель правящего синдиката, потом какой-то местный священник-еретик: вроде как покаяться предлагал.
Потом прибежал настырный паренек из сил планетарной самозащиты:
очень его заинтересовало, чем убили доктора. Намекал, что верит нам, но ничего поделать не может. Поскольку про Гончую ни я, ни Синдзи не упомянули, ничего внятного он не узнал. Хмурый и невыспавшийся обормот напоследок посоветовал задать этот вопрос начальнице охраны доктора, и расстроенный паренек убежал. Я покосилась на Синдзи. Тот мял в руках свою «рясу Обреченного», и выглядел скверно: в отличие от меня, он не спал. Собственно, сам виноват, потому что где-то в глубине души прекрасно понимал, что попытка того стоит. Но боже мой, это ж есть риск обречь ее на страдания, ах-ах. И после этого всего он еще сейчас моей задницей полюбовался. Где, спрашивается, справедливость? Накатывал адреналин, в мыслях прорезались зубы истерики, и мне стоило огромных усилий держать себя на строгом поводке: поводок трещал и вырывался. В таком настрое я сбегу даже от ударного катера, и это великолепно, это здорово, и да начнется бой за жизнь. Я уже слышала вой толпы – хотя его и не будет в «Кубе». На многих варварских планетах чужаков бросают хищникам, но здесь планета прогрессивная, продвинутая, поэтому ресурсы генератора изнанки тратят на то же, на что дикари тратят одного дикого зверя. Только вот обормот все портит. Мне даже жаль будет оставлять его.
Жаль бросать странную аферу, жаль не узнать, что там за информация была, за что умираем, так сказать. Да, жаль.
– Ну как, не передумал? – спросила я.
– Нет, – сказал Синдзи. Свет, который вот-вот станет приближаться, свет, из которого никто уже не вернется. Как иронично: свет в конце туннеля, и такой беспросветный мрак в мозгах у этого обормота.
– Неправильный выбор, Синдзи.
– Мы должны победить, Аска! Это единственный путь… Я уже слышала гудение голосов, вой толпы, и оставалось слишком мало времени. Ну что же, ты не оставляешь мне шансов, мой капитан. Я слишком хочу выжить. Церемониальная одежда – это всего лишь ткань. Я сложила за спиной пальцы: безымянный крюком и словно бы в ладонь, мизинец подогнуть, а остальные, как учили, – «артритным скрутом». Прости, Синдзи, ничего личного. Он натянул на себя верхнюю рубашку, «рясу Обреченного», обернулся, и я всадила ему скрученные пальцы в грудь. Черт, хорошо тебе, ты даже ничего не чувствуешь, а вот мои пальчики…
– Что ты… Он еще ничего не понимает. Еще бы. Когда «печать Инквизитора»
останавливает сердце, это доходит далеко не сразу.
– Нам двоим не победить, понимаешь? Он дышит, дышит тяжело. Я его только что убила, и он наконец все понял.
– Н-нет… Да. Еще как – да. Еще целый час судороги сосудов будут гнать кровь по телу – слабо, но гнать, мозгу хватит. «Печать Инквизитора» – это такая пытка.
Разум, привычный к биению сердца, трещит и теряет волю, ему очень плохо без простейшего метронома. Мне плевать сейчас на этот глупый непонятный разум, главное, что его сердце не бьется, и сейчас, что бы ни сидело у него в нутре, оно послало крик о помощи. Крик, который услышит маленький запорный механизм на небольшой, в сущности, крио-камере.
– Т-ты… Дверь распахнулась, влетели охранники, и я получила укол нейрошокером.
– Ты что творишь, сука?! Руку разрывало болью, а под ребра уже прилетел второй щелчок.
– Как он?
– Дышит вроде! /'С… Суки, не смейте проверять пульс…'/ Я корчилась на полу, и меня перевернули лицом вверх.
– Какого черта?
– Он… ХХххр… Пялился на меня… Лицо наклонившегося надо мной охранника не разглядеть: свет вдруг стал слишком ярким, пульс – слишком громким, будто я его отобрала у Синдзи.
– Пялился? Да ты что?! В слепящем свете лампы взлетел энергетический хлыст, но его перехватили. Ах, черт, как стреляет-то! В груди бился огонь, в руке бился огонь, всему телу хотелось дергаться и корчиться.
– Не вздумай, ей еще идти к «Кубу», идиот.
– Она его чуть не убила! Может, она еще что выкинет?!
– Никаких следов, понял?! Они пререкались, а я в два горла жрала адреналин, глядя на силуэты, которым вскоре придется постараться, чтобы выжить.
– Да поднимайте уже, их там заждались! – крикнули от дверей, и в механизмах что-то скрежетнуло. Меня отходили нейрошокером по ребрам, тварям хотелось и большего, но они дорожили этой казнью. Так что я лежала, со свистом втягивая воздух, и ребра, казалось, раскрошило, а легкие прошили колючей проволокой, и с каждым взодохом кто-то протягивал это все сквозь меня. Скрежет подъемника, лампы
