собрала ворох своей одежды и шикарно зафутболила его в шкафчик. Наверное, просто чтобы я не видела ее лица.
– Я вообще очень хотела бы прожить другую жизнь. Совсем другую.
– Другую? – спросила я, холодея. – Это как?
– Не знаю, – пожала плечами Мана. Она так и не обернулась. – Такую, чтобы помочь кому-то, не причиняя при этом боль.
– Например, мне?
– Например, тебе. Круто. Вот такая вот девочка-солнышко.
– Хикари помогла мне отправить мать в дурдом. О черт, я это сказала. И вот теперь уже Мана на меня смотрит, и это уже совсем интересно. Или не интересно, но до чертиков глупо.
– Она смогла достать сцинтианский мас'вайль.
– «Пар помрачения»?
– Он самый. Маме много не понадобилось.
– Но ты… Нет, Мана. Я не перевелась никуда. Как мама хотела, так и получилось. Сначала я боялась отлипнуть от Хикари. Потом – старательно убеждала себя, что ничего не было. И странное дело:
вскоре я была уверена, что и впрямь ничего не было. Потом… Потом как-то стало все равно, ведь очень удобной оказалась эта фраза. /'Ты самая лучшая, доченька'/. Самая, мама. Самая-распресамая.
– Эээ… Аска, идем. Нам пора.
– А. Ну да. Как там сказала Кацураги? По указателям, да?
– Мана, – окликнула я. – Так, на всякий случай. Помогать, не причиняя боли, нельзя. Киришима улыбнулась, и у меня перед глазами будто бы снова рассыпались бумаги и Мисато-сан ругала неловкую милую девчушку. У капитана Киришимы был свой долбаный взгляд на этот вопрос. Ну и слава небу. И слава небу.
*Глава 23*
– И как т-твой день прошел? Синдзи валялся в кровати, пристально рассматривая потолок. Что-то с ним сегодня было не так, как и со мной, впрочем. Этот обормот в моей постели и обормот за завтраком – определенно два разных человека. И все же, все же. Ключевой вопрос прозвучал: как же прошел мой день? Вопрос на высший балл, потому что ответа я не знаю. День прошел плохо, словно скверно и наспех сколоченная эскадра по укрепленной системе, где все только и ждут возможности растащить на куски ценные обломки. Меня сломали, как куклу, как игрушку, выпотрошили и посмотрели, что внутри. Чертов ты детский вопрос: «Что у нее внутри?». Только в моем случае все в разы хуже, потому что мне позволили заглянуть в саму себя. /'Позволили? Да вот прямо охренеть, ага. Она макнула меня в это, вот что произошло'/. День прошел отлично, потому что я предпочитаю знать соперника. Я люблю его – своего врага, но только когда он уже известен. Мне его даже иногда бывает жаль – чаще до, реже после. И плевать, что этот враг в собственной печенке, плевать, что я снова достала изнутри выжженное мною же самой образца четырнадцати лет. Плевать, ведь мне уже не четырнадцать.
– Аска? Аска, Аска. Стараниями феерической идиотки я все еще Аска и имею отличнейшие шансы ею остаться. Ура-ура, с тем себя и поздравляю. На повестке дня остались две задачи: во-первых, как дальше жить, во-вторых, как же все-таки прошел мой гребаный день. И с первой и со второй получалось как-то неважнецки. Отвратительно, прямо скажем, получалось.
– Аска, что с т-тобой? Руки. Чужие руки, объятие. Это было очень здорово и очень приятно, хотелось мурлыкать и домурлыкаться до того, что мы оба проснемся под утро, оба усталые, довольные, но без ответов.
– Со мной все странно, Синдзи. Все очень-очень странно. А теперь можно даже продолжать разговор, потому что обормот понял. То есть, вряд ли пока еще понял, но по тону прочувствовал, и вот за такой тон мне в былые времена стало бы ужас как стыдно. Ведь слова «жалобно» и «Аска» могут встречаться в одном предложении только как семантическая бредятина. Я обернулась к нему. Голубые глаза, сероватое лицо, которому я смело поставлю крепкую троечку даже сейчас. Он беспокоится, ему в самом деле хочется узнать – и не это ли мне было нужно? Разве не хотелось найти кого-то, в ком «не все равно» будет столько же, сколько «он мне нравится»? Это искала? Это нашла? Так что ж ты, дура, молчишь?
– Я откопала в себе то, что мешало мне жить, – сообщила я, следя за собственным голосом. Голос брел по стеночке и старательно изумлялся: кто слабак? Я слабак?
– Откопала? Как?
– Мне помогли. ***
– Я п-понял. Ничего ты не понял – опять. Мы валялись в кровати плечом к плечу и изучали проклятый потолок – один на двоих. Он был сер, там были стандартные флотские экономичные лампы, подло игнорирующие тот факт, что каюта офицерская, я – пилот, каких мало, и я не хочу видеть такое убожество. Его Тень – скупердяй, а сынок у него старательно хочет быть правильным и говорить то, что нужно. И он почти научился обманывать меня.
– Вряд ли ты понял. Если что – обрати внимание: мать умерла из-за меня.
– Д-да. Я услышал.
– И я убила друга, который так и не смог мне помочь.
– Да. Это его «д-да» было едва ли не больнее, чем вся исповедь, и ведь что мерзко: прояви он сочувствие, меня бы стошнило. А вот поди ж ты:
спокойная поддержка, оказывается, тоже неприятна. Сложная ты личность, Аска, хоть тебя и разобрала на запчасти первая попавшаяся ревнивая идиотка.
– Ты сволочь, Синдзи. Он улыбнулся, кажется. Так иногда бывает: ты не видишь человека, потому что тебе лень повернуть голову, но этот человек так близко, что у тебя не остается выбора, кроме как ощутить эту самую улыбку.
– Знаешь, куда нас отправляют?
– Д-да. И снова – да. И снова знает, лежит, молчит, врать мне пытается, мол дескать, он спокоен и ничего его не колышет. Да, я в курсе, что разбирая завалы в своих мозгах, сама сегодня проскочила мимо Его Тени, мимо милашки войд-коммандера. Черт, да я проскочила даже мимо треклятого тестового вылета, когда мне позволили полетать вдоль орудийных батарей. «Сангоки» был хорошим кораблем, и я влегкую удержалась от того, чтобы назвать его девственно чистый ВИ именем своей матери. В голове упорно вертелась фраза «много чести», но разобраться бы еще: кому же все-таки ее много? Это был чужой корабль, словно чужая плоть, наросшая на тебя саму. Плоть, которая приживается, врастает, чешется, зараза, и ты такая терпишь этот зуд, смотришь не своими глазами в вечную пустоту, прикидывая, когда руки станут родными, когда тебе станет так же легко, как в «Сегоки», в который ты влюбилась с первого касания. И вот снова: меня унесло мимо нашей суицидной миссии, мимо того, что билет, наверное, мне выписали в один конец.
– И что ты думаешь о задании?
– Я п-подумал, что ты заснула, – голос вроде бы и слегка с издевкой, но хороший все равно голос. Теплый.
– Ты не думай. Ты ответь просто.
– Думаю, что это задание б-без шансов.
– Спасти мир и подохнуть? Мило.
– Как в-вариант – просто подохнуть.
– И как тебе это нравится? Синдзи помолчал, и я повернула голову в надежде разглядеть, что это там такое у него на уме. Обормотский профиль заострился, но в потолок он смотрел как-то упрямо и в то же время растерянно. Сложные мы все, сложные.
– Мне это вообще не нравится, – вздохнул он. – Н-надо просто бежать.
– Бежа-ать? – протянула я. – Круто. Ну-ка, просвети меня, как это организовать. Ты что-нибудь слышал о войд-десанте на борту?
