– Слышал. Теперь он тоже повернулся ко мне. Уверенный неуверенный обормот, у которого обострилось фронтирское чутье, который почуял, что его загоняют в капкан, и теперь рыщет в поисках лазейки, четко зная, что она всегда есть. Только вот мне это все не нравится, мне это все куда противнее, чем ход мыслей наших загадочных властелинов. Бежать? Спасибо, я попробовала, да и ты, придурок, тоже. Честно говоря, я бы не возражала, чтобы нас сейчас прослушивали.
– Запал-карта? Синдзи поднял свою раскрытую ладонь над лицом и усмехнулся:
– Н-нет. Мне ее удалили. А, ну логично. Об этом он может говорить вслух, это ниточка в пустоту, и пусть даже нас слушают, есть какой-то извращенный кайф в том, чтобы вот так общаться, обсуждая шансы на побег. Но черт, он ведь понимает, что я его только что хотела подставить? Была уже такая тюрьма с камерой на двоих, помнится. Тюрьма, где приходилось разговаривать очень-очень осторожно. На Х67 это было, чего уж там.
– Мне эта ситуация кое-что напоминает, – сообщила я потолку. – Помнишь?
– П-помню. Ну, вот. Можно теперь молчать, вспоминая, улыбаясь, можно смаковать свое прошлое, потому что нет больше того города, да и вообще ничего нет. По нашему прошлому с завидной регулярностью долбили планетарным оружием.
– Ну вот куда ты бежать собрался, а? – в сердцах сказала я. – Ты ничему не учишься? Синдзи рывком сел в кровати и развернулся ко мне – взгляд сверху вниз, губы подрагивают. Аж страшно, подумала я, забрасывая руки за голову и приподнимая бровь. Мол, чего психуем?
– А чему я д-должен учиться? – скрипуче произнес Синдзи. – Тому, что в космосе иногда умирают?
– Я надеюсь, ты это всегда знал.
– О, ну да. А еще мне надо помнить об ответственности, да? Я поморщилась. Слово «ответственность» прозвучало каким-то совсем уж ругательством. Мне, как и ему, неохота считать, сколько планет стало Предвестиями, пока беспамятный обормот срубал барыши за андроидов-танцовщиц. Но вот о жертвах имперской машины за нашими спинами мог бы и подумать. /'Вот как так бывает, а?!'/ Он мне ручку гладил, Аянами на руках таскал. Да черт, он зазеркальца Нагису за борт не вышвырнул! И вот сидит сейчас, глазами сверкает в духе: да клал я на ваше человечество. Хотя что тебя удивляет, Аска? Человеки и человечество – несовместимые объекты любви. Это только ненавидеть можно и всех скопом, и каждого по отдельности. А вот любить…
– Сбежать от судного дня, – задумчиво произнесла я. – Ты почти гениален.
– Космос б-большой, – уже спокойнее сказал Синдзи, облокачиваясь на стену. – Там найдется даже такое место, г-где никогда не слышали о червоточинах. Бесит. Черт, бесит.
– Слушай, деятель. Вот откуда это у тебя, а? Весь этот космический пофигизм? Синдзи грустно улыбнулся. Эх. Твою бы улыбочку вот эту – да в старшие классы школы: девчонки бы из трусиков сами выпрыгивали.
Мудрый, обреченный, всепонимающий – хочется обнимать и изо всех сил жалеть.
– Я устал, Аска. Ну конечно. Его Сын, надежда всего и вся, но притом нахрен никому не нужный как человек. Простое психологическое уравнение с неизвестными, которые складываются в отчетливое ругательство. Не люблю – ни математику, ни психодинамику.
– Ты только ныть не устал, – зло сообщила я.
– А ты не устала изображать сильную? Ба-бах. Это, если что, сейчас было больно. Обормот грандиозно освоился хамить по самым что ни на есть болевым точкам. И, честно говоря, пару дней назад я бы его убила за такую дрянь. Да и сейчас хочется.
– Давай сделаем так, – предложила я любезным тоном. – Ты этой херни не говорил, а я ее не слышала. Идет?
– Это еще п-почему? Ого, какая агрессия. Где ж я тебя так задела, родной мой?
– П-потому, – передразнила я. – К моей силе это не имеет никакого отношения. Тишина. В офицерской каюте с экономичными лампами кололась плотная тишина, и там сидело двое. Двое молодых идиотов, которым завтра умирать, и которым нечем больше заняться, кроме как тыкать друг в друга тупыми иголками. Да, вот такая вот я. Горячий секс обреченных на смерть – это пошло и банально.
– Синдзи. На фоне всех прочих откровений я сегодня поняла еще одну штуку: от своего прошлого бегать бессмысленно. Есть такие вещи, от которых нельзя отвернуться.
– Ф-фатализм, – фыркнул обормот. Я фыркнула в ответ и принялась загибать пальцы:
– Метаболизм, эклектизм, волюнтаризм, онанизм… Я тоже дохрена знаю умных слов на «-изм», понял? Причем тут это? Как ни назови, но у человека есть путь.
– Если можешь, значит, д-должен? Я пожала плечами:
– Это все опять определения. И снова была тишина. Синдзи смотрел мне в глаза, я почти видела, как там, за этими глазами, что-то меняется, как там происходит что-то, чего мне не понять. Еще бы, я ведь во власти своего откровения, а он – во власти своего. Так иногда бывает, и хорошо, если он, пусть и не понимая, сможет меня принять. Вся надежда на то, что он все-таки обормот.
– И т-ты выполнишь приказ п-потому, что это твой путь? Ну слава звездам.
– Нет, Синдзи. Потому, что я не могу по-другому. Гениально тупой ответ, правда? Не чувствуя угрызений совести за миллиарды погибших, переживая за единиц, выполняя приказ бессмертной твари, подручные которой мучили твоих друзей. И все равно, все равно. Наверное, в такие минуты идиотских прозрений человек понимает, что у жизни может быть смысл.
– Идти на смерть, п-потому что иначе нельзя. Н-напоминает самоубийство, правда? – спросил Синдзи с какой-то неуверенной улыбкой.
– Да ни разу, – ответила я. И на улыбку, и на очередную глупость.
– Я не собираюсь там умирать.
– Это-то ясно. Тебе бы б-баронианцем родиться. Я поморщилась, потому что поняла, о чем он, и это было довольно обидно. У кошек есть такое понятие «кирстрау», которое людям удобно считать чертой характера. Удобно – это потому что мы так и не смогли найти ему ни адекватного перевода, ни соответствий в нашей реальности. Если кратко – это добровольный отказ от собственного будущего ради какой-то цели. Если не кратко… Впрочем, полно ли, кратко – это социологический нонсенс, но ведь все общество чокнутых котов-индивидуалистов стоит на чуши и противоречиях. Метафорически выражаясь, Синдзи сейчас сказал, что понимает меня примерно так же, как баронианца. Это чертовски мило.
– Я, н-наверное, выгляжу жалко, да? – сказал обормот. – Просто хочу жить. Сколько я не всматривалась в его лицо, ни следа издевки там не видела. Черт, он и в самом деле сравнивал наши взгляды, искал в своем изъяны, искал, где он ошибся. Синдзи думал, прикидывал, подбирал логику, и так хотелось дать ему затрещину, сказать, чтоб не маялся дурью, сказать, что он прав. Тоже прав. Наверное.
– Ты выглядишь глупо. Я лежу, ты сидишь. Синдзи поулыбался и снова лег.
– З-знаешь, что интересно? Я ведь тоже полечу. Только ты – за своим «-измом», а я – за т-тобой. Он не стал меня уговаривать лететь с ним, а согласился лететь со мной. То ли взрослеет, то ли понимает, что я не Аянами – но не суть важно. И неважно даже то, что я оправдываю доверие Его Тени и Кацураги: тяну людей за собой. Важно, что мы не поняли друг друга, но это почему-то совсем не обидно.
– А как твой день-то прошел? – спросила я.
– П-пустяки, – улыбнулся Синдзи. – Перезаписывали б-бортовые системы «Сегоки». Лицо обормота было так близко от моего, что ошибиться было невозможно: ему грустно и немного страшно.
– Решили не лечить?
– Н-нечего там было лечить. Фрегат пять раз подряд п-прошел тест на ИИ. Я прикрыла глаза. /'Разблокируйте возможности ВИ. Пожалуйста!'/ Вопль паникующей компьютерной программы горел в моей памяти, и не хотелось мне разбираться, как так получилось. Может, «Сегоки» слишком долго изучал память своего хозяина, может, вспышка на сверхновой какая случилась. А может, кораблю понравилось защищать своего неловкого капитана, и однажды с утра пораньше он задал себе извечный вопрос, который так пугает жалких людишек. И ведь не мог Синдзи не чувствовать этого, хоть бы и подсознательно, хоть как-то! А еще неприятно скреблось предположение, что между стиранием «Сегоки» и решением Синдзи пойти за мной есть связь. Например, обормот так резко поменял взгляды, только потеряв своего самого преданного и близкого друга. Может быть? Может. Впрочем, лимит мудрости и проницательности я сегодня уже и так перебрала.
