– А ты и рад, – хмуро сказала я. – Отрываешься за все?
– В смысле – за все? Я невольно улыбнулась: очень уж по-дурацки прозвучал вопрос.
По-дурацки и по-детски.
– Ну, думаю, вот эти все медицинские штуки здоровому человеку не нужны. Ты в курсе, что я тебя мысленно уже списала на органы? Нагиса хохотнул и вдруг зашелся хриплым смехом. Он сидел за прозрачной пленкой, перхал, держась за перетянутое горло, и обе кибер-капельницы засияли, как рекламные витрины, впрыскивая что-то помирающему со смеху альбиносу. Я вскочила, вовремя вспомнила о пружинящем ничто между нами и так и осталась стоять: сжав кулаки, едва не касаясь носом энергетической пленки. В сердце колотился панический смех зазеркальца. Потом с той стороны открылась дверь, вошел лаборант в сером длинном халате и что-то впрыснул в плечо Каору. Хрипы затихли, и лаборант взял Нагису за плечо. Взял – и окаменел.
– Каору?
– Ага. Нагиса, гладя грудь, встал со своего места, игнорируя застывшего в непонятной позе «научника».
– У меня секунд сорок, потом пришлют робота, – быстро произнес он, подходя вплотную к силовому полю. – Поэтому слушай. Пытки – это вздор. Я не знаю, чего эти люди хотели, Аска, но они в сорок часов доказали себе и мне, что я человек. Непонятный, странный, но человек. Да, меня разобрали на части и собрали снова, но самая худшая пытка была намного раньше, и была она вот здесь. Нагиса воткнул себе палец в бледный висок.
– Худшая пытка – это когда сам не знаешь, что ты такое, – прошептал он, припадая к экрану. В дверях показался боевой андроид – огромный вооруженный шкаф – в сопровождении металлопода. Мелодичный перезвон, тонкий присвист приводов – и абсолютно счастливый алый взгляд, умиротворенная улыбка, и наркотик, вколотый в плечо, не имеет никакого к этому отношения. Каору поднял руки и повернулся к новоприбывшим:
– Иду, иду. Сам.
– Что с ним? – певуче спросил протезированный, указывая лапой на скрючившегося лаборанта.
– Понятия не имею, – пожал плечами Нагиса. – Но через пять минут «оттает». Дайте еще пару секунд, а? Человек, похожий на робота, и робот, похожий на человека, промолчали, так что Нагиса снова безнаказанно посмотрел на меня:
– Я очень хочу к звездам, Аска. Еще хоть раз. После всего этого.
– В зазеркалье не будет звезд, Каору. Ты же… Помнишь.
– Помню. Будем считать, что я образно, – ухмыльнулся зазеркалец.
– И это, я рад за тебя. /'Ну, с ним хотя бы не нужно долго объясняться. Неловко, но…
Удобно'/. За дверью комнаты для свиданий лабораторного отсека я прислонилась к стене. Черный коридор «Тени» то сжимался вокруг меня, то снова становился пугающе просторным. Огромный каменный кишечник подрагивал, а я жалела, что тут негде присесть. /'Чертова громада, оплот мифов и страшилок всего космофлота,/ – думала я. – /Проклятая ты махина. Ну почему ты не можешь быть просто «оплотом зла»?'/. *** Я не заметила следующих дней. Наверное, во мне просто оказалось слишком много всего и сразу, и сработал какой-то спасительный предохранитель, который сделал – р-раз! И вот я вроде как хожу, думаю, ору на кого-то, с кем-то сплю, опять зачем-то прусь в научный отдел… Но это все вроде как и не я. Эти дни прошли мимо, ведь выбирая между внешним миром и тем, что происходило внутри, я остановилась на более важном. Наверное, так получилось правильно, потому что когда однажды вечером за мной пришли, я уже знала, что всюду кругом права, что я смогу, и что Аска Сорью Ленгли – это лучшее, что могло случиться с этим миром. Четыре фрегата, изготовленных к отлету, стояли в мертво-пустом ангаре, что-то шептала за плечом Мана, о чем-то молчал Синдзи, зачем-то включили слабую продувку помещения ионизированным газом, и мне пришлось придерживать лезущие в глаза волосы. Странно, решила я. Никакого оркестра, никаких речей о спасении мира, никакого большого окна, из-за которого смотрел бы на отлет Его Тень. Каору вон вообще на каталке покатили мимо нас в кабину:
подключать. В принципе, тоже правильно. Прощаться – это какая-то нехорошая примета.
– А-аска…
– Тихо, – попросила я, не оборачиваясь. – Давай просто вернемся, хорошо?
– Хорошо. Я кивнула и пошла к своему фрегату. Иссиня-черный корабль, уже набитый десантом, ждал свою самую главную деталь, ждала своего капитана Мисато-сан. А где-то там, по ту сторону изнанки, меня ждала наша цель. Все ждут, а я тут соплю пережевываю? Не пойдет. Улыбаясь, я перешла на бег. /'Я – самая лучшая'/.
*Глава 24*
Маневрирующая группа из четырех кораблей – дело нередкое в этой огромной вселенной. Мы выравнивали строй в гигаметре от охранных редутов «Фойершельда», и стоили мы все вместе куда дороже, чем вся груда металла и органики, навороченная вокруг самой именитой червоточины во вселенной. /'Кризис МакМиллана, кризис МакМиллана, кризис МакМиллана…'/ Словосочетание уперто долбилось в голове, стоило мне только отвлечься. Выражение это, ставшее в свое время символом угрозы зазеркалья, казалось мне теперь самой настоящей безделицей.
Информационные мутации? Загадочные артефакты, которые коверкают реальность? Ага-ага, пугает, конечно. Самое забавное, что это действительно пугало. Даже после правды о скрытой войне с Закатом, даже после того, как мне показали настоящую длину мартиролога. Черт, да это пугало настолько, что я докатилась до расспросов Кацураги, ведь одно дело – слушать обормота о его бомбежках по ту сторону изнанки, и совсем другое – самой мчаться туда. Войд-коммандер потрогала пальцем уголок губ и пожала плечами:
– Я не физик. Но работающий двигатель Аустермана препятствует влиянию Заката. Забавно. Прямо панацея от всех бед: в реальности дырки прокалывает, поле продвинутой тактики запускает, теперь вот еще и от призраков зазеркалья, оказывается, задницу прикроет, если что. С другой стороны, а чему удивляться- то? Кто управляет реальностью, управляет вселенной. Можно, конечно, поинтересоваться, почему тогда беспилотники с этими дыроколами в Закат не посылают. Забомбить их там всех солярными зарядами, например: дорого, очень сердито и зверски эффективно. Я отвернулась к приборам, чувствуя виском испытующий взгляд Мисато-сан: женщина ждала этого вопроса. Я сцепила зубы. Чертовы сутки полета превратились в сплошное испытание для моих нервов, и большую часть этих самых моих нервов мотала себе на кулак карманный стратег Его Тени. Треклятая Кацураги знала о пустоте и навигации столько всего, что я ощущала себя на каком-то нескончаемом выпускном экзамене, и ее манера общения со мной выглядела как-то так: /'Ответила? На тебе дополнительный вопрос. Что, уже? Мда, слабовато. А что ты станешь делать вот с этим?'/ Черт, если бы я не выбралась из своей личной ямы, я бы сорвалась от непрестанной проверки. Потому что никто не хочет чувствовать себя поганым курсантом, идя на эшафот. И ведь что паскудно: я была почти благодарна войд-коммандеру, которая просто-напросто не давала мне рефлексировать. /'Да, не повезло остальным капитанам'/. Я прикрыла глаза. На внутренней стороне век продолжали обновляться данные невидимых теперь экранов. Я слышала свой корабль, свой великолепный фрегат «Сангоки», я ощущала, как позванивают в трюме металлоподы, играя в свою вечную игру «три на четверть». И все это – без синхронизации, потому что огромная моя машина была полностью подвластна мне. Как и мои мозги. В какой-то древней религии люди вроде как перед смертью познавали истину. Уходили куда-то, чего-то там погружались в самосозерцание.
Потом – бах, истина, смерть, все довольны. Я ощущала что-то похожее на «бах, истина, все довольны», только умирать не собиралась. И добрая женщина Мисато-сан ну никак не позволяла мне зацикливаться на восхищении: ах, мол, какая я вся парадоксальная и интересная.
– Мы пробовали применять беспилотные звездолеты. В принципе, и через червоточины бомбить пробовали, – вдруг задумчиво сказала Кацураги. – Как думаешь, чем это закончилось? Черт, опять вопросы. А я надеялась на просто рассказ.
– Плохо это закончилось, – сказала я, открыв глаза. – Закат вернул вам пару бомб с измененными
