неподвижных&торжественных, и поз. Я пытаюсь, выбрав путь по широкой дуге, обойти стороной эти группы оцепеневших людей: я уже довольно долго смотрю на них, и за все время ни одно из тел ни на йоту не изменило положения; да и сам этот час без теней, очевидно, не может сдвинуться с места: день будто замер в равномерно изливающемся с высоты полуденном свете.
Наконец, решившись все-таки заговорить с кем-нибудь, я подхожу к одной паре, по всей видимости, семейной: к пожилым мужчине и женщине, которые вместе с внуками (двумя мальчиками, 1му – около шести лет, другому – примерно десять) тихо и неподвижно лежат в траве. Лица стариков (эти люди тоже кажутся мне знакомыми – я ищу в памяти их имена, но безуспешно) выражают то глубокое умиротворение и ту радость, что характерны для наслаждающихся долгими летними каникулами, и то же выражение уже запечатлелось на лицах детей, вместе с благодатью светлого забвения. Эта картина колеблется в такт моим шагам, пока я приближаюсь к странной группе – –
?!Как могло расстояние придать такую изысканность грубо намалеванным чертам. Когда я подошел к этой группе, мне пришлось как бы медленно & с трудом расшифровывать непонятный текст: края сколов и разломов, какие-то складочки, трещины и разрывы покрывают, подобно подрагивающей сетке, светящуюся глазурь, которая, словно вторая кожа, обволакивает тела и лежит на них как на тех муляжах кондитерских изделий, что слишком щедро украшены кремом&засахаренными-фруктами &, будучи выставленными в витринах, по идее должны возбуждать аппетит потенциальных покупателей; но на самом деле они, хотя и радуют глаз яркостью своих красок, вызывают – при попытке связать их с мыслью о еде – только тошноту. Грубо & наспех прорисованы, как я теперь вижу, и лица других отдыхающих; то же можно сказать о формах и пропорциях туловищ, рук и ног: так, лицо одной дамы (лежащей в одиночестве на лужайке) кажется злой карикатурой на женщину, которую я любил много лет назад (она была последней, кого я любил: любил ее глаза, щеки, скулы, изгиб губ, обе голубые жилки на шее, которые просвечивали сквозь кожу; здесь же воспоминание обо всем этом хамски утрировано), – однако даже ее имя уже выпало из моей памяти.
Лицо одного мужчины, не лишенное сходства с моим, хотя и более молодое, искажено гримасой наигранной моложавости; еще одну женщину, чья рука покоится на плече господина, отвернувшегося от нее и смотрящего в Никуда, неизвестный создатель этих халтурных поделок наделил ртом, как бы намеренно пародирующим смех, ибо разверстая чернота этого рта больше напоминает о крике, чем о смехе – (Помню: раннее февральское утро, жиденько освещенная кухня, гадкий привкус мармелада и крови во рту –) – : все эти фигуры, очевидно, делались впопыхах, халтурно, словно маски для гротескного представления, премьера которого, уже сколько-то раз откладывавшаяся, была наконец объявлена на самое ближайшее время, & потому работа над этими масками заканчивались в страшной спешке, в расчете на то, что зрители будут оценивать их только издали: и в итоге получились люди-фасады – слепки с подлинных тел, выполненные из папье-маше и напоминающие карнавальные личины времен нашего детства.
Переходя от одной группы к другой, я каждый раз распознаю в грубо сварганенных масках сходство с людьми, когда-то хорошо мне знакомыми; среди них попадаются родственники, друзья и те, кого я глубоко презирал – как мне кажется, еще несколько мгновений назад. Имена их всех я забыл; думая о времени, когда они еще были людьми, я нахожу в себе только чувство сожаления: потому что тогда не умел относиться к ним более доброжелательно.
Когда я оказываюсь достаточно близко, я трогаю некоторые маски, которые теперь выглядят как выставленные в ряд черепа: лобные и теменные кости умерших; я переворачиваю головы так, чтобы можно было заглянуть во-Внутрь, ставлю их, выпуклостями вниз, на траву, и обнаруживаю то, что и ожидал: от когда-то помещавшейся в черепах мозговой массы ничего не осталось – даже попавшие туда мушиные яйца&личинки давно сгнили; в углублениях сохранились только бесформенные комки, истлевшие и черные: мертвые паразиты, смешавшиеся с другими мертвыми паразитами и напоминающие ошметки старого, покрытого грязной коростой снега. Иногда у меня возникает желание растоптать эти человеко- муляжи; но, как правило, я от такого намерения отказываюсь. Осторожно, как если бы я хотел исправить – на уже подготовленной к спектаклю сцене – нарушения, вызванные моими прикосновениями, я снова переворачиваю полые формы и восстанавливаю их прежнее положение: никто не должен заметить, что я побеспокоил мертвецов в этот светлый, лишенный теней полуденный час, в этот день, который никогда не закончится – –
Я вышел к морю, к крайней оконечности того острова, о котором так много рассказывал отец. Теперь я видел все: остров людей море – –
Я знаю, я мог бы в любое время вернуться из этого вечного лета, из этого нескончаемого полуденного часа обратно в туман, пройдя по тропинке из черноты земли к насыпи у реки, ко все еще неподвижно стоящему на рельсах и ждущему меня поезду, который неуклюже & угловато громоздится в тумане; и мог бы на этом поезде возвратиться туда, откуда я отправился в свое путешествие к морю. Путь обратно будет не лучше и не хуже, чем он был прежде. Так же обстоит дело и с маленьким городком в Западной Германии, раскинувшимся посреди волнистой равнины, с пастбищами и островками-смешанного-леса, лежащими будто большие зеленые камни на ладони ландшафта: именно оттуда я когда-то отправился в путь, оторвавшись от всех тех вещей, которыми там занимался, которые бросил И которыми никогда больше не займусь. Если бы я вернулся, то и там ничто не стало бы лучше, и ничто – хуже, чем прежде. Но ведь ничто и не принуждает меня отправляться в обратный путь, ничто не гонит прочь от берега моря под нескончаемой синевой этого полуденного часа, от клочка земли, помещающегося между карликовыми соснами и эритриной: кустами, в зелени которых светятся красные цветы. В том, что я прежде называл
Я ложусь в траву и песок у кромки открытого моря и поднимаю глаза вверх, к небу. Жить только одним днем. Мое воспоминание, 1ственное, которое доставляет мне радость, – воспоминание о короткой прогулке, много лет назад, в марте. Освещенная солнцем дорога убегает в светлое утро, я иду по ней один, отец обещал летнюю поездку на море, это было за несколько недель до его смерти. Вода земля ветер, в воздухе привкус весны, светлое сияние. Всего один такой счастливый день за всю жизнь. У меня были разные возможности, и даже больше, чем я мог бы желать, – но я намеренно не воспользовался ни 1ой из них. Лежа навзничь в траве и чувствуя тепло мягкого песка, я отпускаю свой взгляд – отвязанный освобожденный отпущенный, он устремляется вверх, к тому далекому своду, где в потоках света творится прежде мною не виданное: Нескончаемая Синева – – –
Упоминания скульптурных и архитектурных проектов (или отсылки к ним), встречающиеся в романе, подразумевают работы Тиля Хоона, в настоящее время живущего в Дюссельдорфе.
Автор благодарит этого художника за предоставленную им информацию.
Примечания
1
В ходе проводившихся по распоряжению министерства госбезопасности ГДР операций «Вредители» (1952) и «Василек» (1961) силами народной полиции было осуществлено насильственное переселение из района границы с ФРГ в глубь страны примерно 10-12 тысяч «неблагонадежных» граждан и их семей, в том
