разъезжающиеся части своей личности; речь его отчасти была чересчур аффектированной, отчасти же напоминала сценический речитатив (он без усилий & внятно произносил наизусть длиннейшие формулы синтетических наркотических средств) – он никогда не мог долго сидеть или стоять на месте, его будто из проволок состоящее тело постоянно пританцовывало дергалось изгибалось, то есть пребывало в непрерывном движении, руки он раскидывал, словно планерист, черты лица, под воздействием внутреннего сверхзвукового полета, часто бывали искажены перекошены меняющимися гримасами – и сейчас тоже; & вот он 1м грандиозным скачком перепрыгивает через огонь –: компания взвыла & свистит от восторга – прыжок повторен на бис –; один раз, когда человек этот удалился в кусты, чтобы помочиться, и потом снова вынырнул из них, я – в светло-красных отблесках костра – хорошо разглядел его, еще прежде, чем его увидели те-другие: осунувшееся лицо, руки безвольно повисли вдоль туловища, походка неуверенная, все нарочитое пританцовывающее механически-гротескное исчезло; печальное, в глубоких складках лицо старого уже человека, который прекрасно осознает степень своей деградации –; но потом, как бывает с актерами, которые из укромного мира кулис выходят на ярко освещенную сцену, туда, где их опять могут видеть другие, выражение-лица & жесты вдруг резко переменились: он опять влез в костюм, соответствующий его роли, в пританцовыванье гримасничанье дерганье, раскинул руки как для полета….. Между тем, другой человек, которого все=ОНИ считали своим предводителем, подошел к транзистору, поменял батарейки, & опять возобновились те хриплые помойные звуки – вой&тявканье, – которые я однажды, разозлившись на еженощный шум, обозвал музыкой-полицейских-овчарок : (он, БРИГАДИР=их Предводитель, которому они дали прозвище Сова, после долго молча смотрел в мою сторону –). Я далеко не сразу научился видеть в нашем БРИГАДИРЕ нечто большее, чем просто исполнителя должностной функции….. Он никогда не говорил много, произносил лишь отдельные=определенные фразы, в основном – чтобы осадить ребят (как он, человек в возрасте между тридцатью и сорока, называл своих коллег, которые в большинстве были младше его лет на десять), чтобы немного привести их в чувство &, если нужно, заставить соблюдать дистанцию. Ему лучше всего удавались короткие, хрипло-лающие распоряжения- команды: –!Кончай базарить. !!Ничего больше слушать не хочу. – :по своему ритму, содержанию & выразительности они были схожи с любимой здесь помоечной музыкой, и, может, именно потому без сопротивления принимались & выполнялись ордой молодых работяг, которые инстинктивно это чувствовали. Он, их Предводитель (как я предполагал) вполне сознавал & намеренно использовал такое сходство. Я же видел, что он, выдающий себя за неуживчивого, неуклюжего грубияна, – вечно небритый, со втянутой в плечи головой, всклокоченными длинными волосами и тяжелой походкой – по вечерам или в рабочих паузах часто листает альбомы и читает книги по архитектуре (которые, очевидно, относились к его постоянному багажу: они сопровождали хозяина при всех перемещениях нашего Иностранного легиона…..) :Я, заинтригованный, хотел было спросить, зачем ему это надо –: Однако его манера чтения – он будто сооружал вокруг-себя непроницаемую броню из книг – исключала всякую мысль о возможности обратиться к нему, тем более – завести разговор. Да другие, когда он читал свои книжки, не смеялись над ним и не упрекали, что он испортил компанию; тут действовало некое табу: им казалось, что, если они ему помешают, последствия будут фатальными –. (?Как удалось этому человеку не только добиться для=себя такого необычного статуса, но, сверх того, еще и остаться их Предводителем…..) Он, этот странный человек, оставался для меня загадкой–. И люди, признавшие в нем своего Предводителя, иногда даже подражали ему, как это всегда делается в группах, из уважения к власти & тайного желания идентифицировать себя с ней. Подражали и его речи, и характерному для него упорству, когда работа попадалась особенно трудная, а отказаться от нее было нельзя; он же, как всякий разумный лидер, принимал такое их отношение к себе как нечто само собой разумеющееся. Или, в типичной для него манере, «вправлял мозги» кому-то из этой ненадежной группы, чтобы раз=и-навсегда скорректировать поведение провинившегося (что он 1нажды, когда я еще числился в новеньких & лишь недолгое время успел проработать у них, попытался проделать и со мной, когда я начал отдаляться от их круга, или, точнее, их-круг отдалился от меня – с того утра, когда я прочитал им лекцию на тему Работа); в перерывах я оставался один, устраивался где-нибудь в сторонке и читал книжки, которые привез с собой. Такого они терпеть не желали : пить в перерывах пиво – это пожалуйста, сидеть одному & читать – нет. Он, кого они называли Совой, излагая свои наставления в приказном тоне, немногословным стаккато, непрерывно расхаживал туда&сюда присваивающими пространство шагами, будто хотел сделать всю территорию вокруг меня непроходимой, растоптать&сравнять-с-землей даже миниатюрные холмики кротовьих нор, которые могли бы стать лазейками для моего упрямства & возражений.
И зимой и летом он носил сапоги; только 1жды довелось нам увидеть его без привычной рабочей формы. В прошлом году начальство фирмы пригласило всех сотрудников отметить Рождество в столовой головного предприятия – шефы, видно, решили ради нас разориться: потратив почти всю наличность, отложенную на непредвиденные расходы, они закупили в ближайшем супермаркете несколько дюжин ? сладкого Ruttgers Club – : выбор сорта шампанского ассоциировался со многим: молодые люди, понижавшие свою квалификацию в Иностранном легионе, все были мини-Странтами Рютгеровского Будущего[15]; но сперва нам предстояло выдержать речь директора. Только 1 не хватало в этом просторном зале: Того, кого они называли Совой (и который, как БРИГАДИР, был в их глазах Почти-Шефом, так фельдфебель для солдат – почти-офицер). Когда Директор, во время своей речи слегка покачивавшийся на ногах, как если бы он думал, что слова его звучат от этого более доверительно, в конце концов, сияя, поднял бокал &, раскинув руки, словно хотел обнять всех в зале, патетически выкрикнул – мы=!Все Ра Бочие и Слу Жащие на этой=нашей фирме образуем !одну большую семью и как всегда было принято в больших семьях в хорошие и в плохие времена крепко держимся друг за друга. А потому я желаю всем моим Сотруд Никам и Сотруд Ниццам ща!сливого Рожде – : последнее слово, словно недожеванный кусок, так и осталось в его распахнутой глотке, потому что дверь зала вдруг толчком распахнулась, из- снаружи, как могучий кулак, в помещение вдвинулся ледяной холод, и он, этот белокурый человек, окутанный, словно сказочное существо, облаком пара, материализовался из воздуха на пороге – в одних бермудах & пляжных сандалиях, с большой бутылкой пива в руке. Из горлышка изливалась пена; человек, которого ОНИ называли Совой, угрюмо&молча прошелся, роняя пивные кляксы, по замершему в хрусткой тишине залу – и после снова исчез за дверью, в холодном мраке. Он не сказал ни слова, однако впечатление осталось такое, как если бы он прорычал проклятье & плюнул в бокал Директора –.
Попытку приструнить меня он, Предводитель, больше не повторял, убедившись, что я не подвергаю сомнению его авторитет; с другой стороны, мое поведение казалось ему подозрительным: он не понимал, почему я не желаю иметь ничего общего с остальными. – Сейчас он выудил 1 банку пива из по-ночному бледной высокой травы, пена фонтаном брызнула на удачливого прыгуна через пламя, Хэки, который, засмеявшись, откинулся назад с широко раззявленным ртом (огонь забросил туда горсть багряного света) – с гротескной артистичностью, словно на воображаемой дыбе, – &, как если бы изнутри его охватил огонь, казалось, должен был рано-или-поздно сгореть, подобно отрубленной от еще сочного дерева ветке. Его смех, его широко открытый рот в этот миг, когда соединились в одно переизбыток радости и: боли, были тем и другим одновременно: наслаждением и страданием. На фоне черно-красного фейерверка подпрыгивали в ночи, в такт громыханию мусорной музыки, и другие фигуры, их выкрики возгласы свист ударялись о каменные маски руин, которые темно & призрачно маячили в ночи, словно черные осколки разбитого зеркала. Хорошо, что мы не видим в них отражения нас=самих и не догадываемся, что в известковой крошке, в кирпичах, в исцарапанных-инструментах & пропахшей-пoтом-рабочей-одежде, а также в пивных-бутылках шуме и забутованных-шутках заключено время !нашей жизни – наша !юность, – и что, отбывая срок заключения в этих тусклых предметах & безутешных словах, оно скончалось и исчезло, не оставив нам ни малейшего шанса на какой-нибудь выход, на благоприятную перемену или вообще на что- нибудь новое. Несомненно, в каждый рабочий=обычный день мы находили одно и то же, неизменно и не будучи в состоянии ничего изменить: испарения обвалившихся стен, выхоложенные пропитавшиеся злобой & кислые; бедность пожрала камни их бесстыдно выламывали они разбиты раскрошены горечь
