месяцев. Ты – чуть ли не самый быстрый за последние годы. Если не в работе, так хоть в том, что скорее всех спятил. Главное, чтоб поставить рекорд, !а: спортсмен. Ну: И как это понимать: Должен ли я понимать это как !?уход-по-собственному-желанию. (Мне показалось, я слышу, как он смеется.)
Но смех, ударяющийся об меня как пощечины, я услышал гораздо позже. Далеко, на горизонте этого утреннего часа, за туманом, вцепившемся мертвой хваткой в сумерки и пытавшемся их удержать, поднялись шумы города & теперь, в свою очередь, вцепились в тишину предместья – рокот-машин блеянье-моторов дребезжанье-фабрик –, но, казалось, утренняя туманная дымка еще удерживает все это в узде, как если бы даже моторы&машины ранним утром хотели спать и вели себя более сдержанно. Мои подошвы скользили по гравиевой дорожке, потом надо было перейти еще спокойно потягивающуюся всем своим асфальтом улицу, дальше путь мой опять пролегал между садами. Этот отрезок пути, однако, из-за того, что с обеих сторон его теснили высокие дощатые заборы, превращался чуть ли не в туннель. Дощатые заборы волнообразно изгибались, доски были черно-коричневыми, на летней жаре потели коричнево- маслянистыми каплями, & в туннеле тогда настаивался запах горячего терпентина. Примерно на половине пути дорогу пересекала река – ее течение, большей частью слабое, заботливо расчесывало волосы водорослей. Под деревянным мостом с железными перилами 2 дня назад, в тот же час, обнаружили труп мальчика, чья голова&волосы уже переплелись с водорослями. 3ий убитый ребенок, и убийца еще не найден. Поэтому мать !строго запретила мне ходить в школу этим путем, имелись другие, как она говорила:
–Ээй:
–Из глаз Чужака, увидел я, посыпались красные искры, они разлетались как от сварочной горелки & гасли, превращаясь в раскаленный пепел: я кричал и кричал –
–!Что с тобой: Почему ты ?!кричишь – С тобой Что ??случилось –
Я не хотел кричать, я не хотел убегать – И все же я бежал с криками назад по дороге, к тем садам к земле и туману. Когда трогался с места, успел увидеть в клочьях 1 разодранного мгновения: Лицо Чужака озадачено – растерянно скользнули его руки вниз по пальто, он выхватил из кармана бутылку с красным вином, стекло зазвенело, вино взорвалось, пенясь, как черно-красная звезда на дороге; тогда я опять побежал что есть сил – Чужак, похоже, понял что-то. И засмеялся – смеялся он во все горло, хлопая себя по коленям. Чужак, несомненно, хотел, чтобы смех его казался сердечным, разгонял, подобно свежему ветру, все страхи – (позже я слышал, какой-то цирк….. гостил тогда в нашем городе) : Для меня же на многие годы смех этот так и остался смехом Убийцы. И я упорно держался за это представление даже тогда, когда стал замечать, что многим-людям свойственна именно=такая манера смеяться, их смех звучит точно так же. Более того, многие сопровождали свой смех такими же жестами: вскидывали руки & трясли ими, как если бы хотели прогнать других, дать им понять, что те должны отвалить, !наконец !смотаться отсюда, пока не поздно…..
И ощутил в тот же миг, когда это давление, это принуждение, исходившие из полусна, ослабли & отпали от меня, словно пелена, внезапно сдернутая с моих глаз, как заскользили обратно кадры, и почувствовал, что меня отбросило в прежнее настоящее, в прежнее место: я по-прежнему сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И опять озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже. : Я даже не изменил положения. Я сидел, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы…..
–Но мы все уладим. – (Услышал я его, Предводителя, из=снаружи) –Я тебя верну, не переживай. Не будем тревожить начальство – потому как иначе, ясное дело, ты моментально вылетишь из нашего эксклюзивного сообщества. А ты ведь – не прочь еще сколько-то времени покантоваться с нами, !нетакли: Инн Женёр. – !Тогда: К-чему-этот-базар: ?Чтонатебя!нашло –
–
Учитель, вцепившись в воротник моей рубашки, бубнил как проигрыватель, игла которого не может сдвинуться с 1 места; он непрерывно повторял одни и те же слова, пока тащил меня по улицам предместья к моему дому – он мне навязывал темп-своих-шагов & свой-внутренний-ритм, я получал тычки в бок, ранец на спине подпрыгивал (что-то в нем рокотало, как если бы кто-то вновь и вновь, в такт учительским шагам, извлекал 1-и-тот-же аккорд из деревянного ксилофона –), ткань моих брюк цвета хаки, напитавшись влагой, липла к бедрам, в промежности она уже начала натирать –, –
–
Хорошо, что учитель волок меня к дому другой дорогой, не той, по которой я сам ходил ежедневно, так что садам, растениям & старой калитке не пришлось увидеть меня в моем унижении: влекомым – за шиворот – учителем, в мокрых штанах, с темными разводами спереди –. Теперь дошло и до этого. Потому что теперь дальнейшее вранье запирательства сокрытие-писем & подделывание-подписей утратили всякий смысл – !Аут !Всему конец – наступила развязка & я пойман с поличным, разоблачен на глазах у всех, – остается только вырвать у меня признание.
Я хотел избавить мать от такого унижения: подойти к двери & увидеть, как учитель заставляет меня нажимать на кнопку звонка (он все еще крепко держал меня за воротник и, хотя перестал повторять