шорох. Здесь я теперь чувствовал себя в безопасности, но островок безопасности растаял. И Кастелян потянул меня вверх, за волосы, мне пришлось подчиниться, встать, я думал, что сумею прикрыть ладонями темное быстро расползающееся пятно на брюках, как бы не так: Теперь Это увидели Все, & сине-белый барьер утратил качество немоты, взорвался улюлюканьем, смехом & выкриками:
–!Эй –
–ээй – гляньте он собрался подражать !Ингольфу –!аахха!!ха сравнил себя с: !Ингольфом – –!Эээй: ты б тогда обождал пuсать-то: !Умник, пока не окажешься !там=Снаружи, ряаам с Директором, раз уж тебе так приспичило подражать !Ингольфу – Ты чуток поторопился хахаха – И видишь: !Сехехебеже в порткхихихи на – : –!Заткнитесь=Все. !!Зат !Книтесь: говорю вам. – (Кастелян теперь держал меня за ухо) –!Так. Атыдрук: !Маршперед: !На=ЛИНЕЙКУ. – Так, хромая в звонко озвучивавшем его шаги коридоре, сопровождаемый сине-белой ордой, он и протащил меня за ухо по всему школьному зданию, вниз по лестнице (на 2м этаже туалет для мальчиков, резко повеяло застарелой мочой из неплотно прикрытой двери: меня, подгоняемого тычками Кастеляна, затошнило, еще немного и я заблевал бы коридор), он тащил меня дальше, сквозь запах вареной рыбы из нашей столовки в подвале И через входную дверь, на двор=на=ЛИНЕЙКУ, к подковообразному блоку построившихся учеников….. ИХ взгляды – железные колючки по краю загона для хищников в зоопарке, – все острия направлены на меня….. ИХ шепоток резко оборвался, противно-прогорклый привкус комком поднимается по горлу, как если бы я вдохнул пары горящего бензина….. И из потухшего шепотка, разбухая, все громче и громче – смех, звонкий как оплеухи, из блока учеников, против меня –
–ээй –:!Кчему эти=россказни: об обмоченных штанах – школе – Учителе – оплеухах: Думаешь, ты Первый, кому довелось ссать в собственные штаны –, Или, может, тебя ?Единственного в школе тыкали мордой в грязь. Но: Но !Что: Что-!Это за мерзость=здесь-внутри – пфф пп-!фе- – И услышал, как он задохнулся вскриком, потом выругался; & услышал еще, скорее чем увидел, как его руки взъярились против атакующих мух, разбивали их с глухим известковым треском, всякий раз, когда рука попадала в скопление насекомых & десятками отшвыривала их к стенам, то есть к жужжащему-мельтешащему- мерцающему покрытию стен, к обшубленным плесенью личинками и мухами, а внутри наверняка давно пустым, изъеденным селитрой & шрамами & грибками камням руины….. Я слышал, как этот человек с яростью и брезгливостью выплюнул из себя: –Апп!ратительно. Просто !оттвра!!чхительно. Ты, малый, верно совсем умом !тронулся, если мог добровольно – ?!Как ты забрался-то сюда – Как ?!сумел –, И плевался снова И снова, будто ему подсунули вместо еды кислую землю.
Да: !точно. Точно как Тогда на кухне, после того, как мать избила меня….. она, когда меня хватала, похоже, думала, что таким образом вытрясет из меня слова. Я должен был что-то сказать. Должен был немедленно что-то сказать…..
–Это было легко.
Сказал я громко, посреди испарений одной заточенной в руине темной затхлой Ночи. Ничто не изменилось. Все осталось как прежде, когда я, убежав от других=Снаружи, забрался сюда в руину, как было, в свое время, и тем утром, когда я прошел сквозь калитку в запустевший сад. Прутья, наверно, никто и не отгибал, и не перепиливал, потому что нигде я не заметил острых краев; казалось, эта решетка вместе с не замыкающей 4хугольник рамой, которая удерживала металлические сухожилия, уже изначально была незавершенной…..
–Это было легко. – Повторил я еще раз, но уже не так громко, потому что теперь он, Предводитель, был рядом со мной, во мраке, в черном, горячем камне этой Ночи. Теперь оно могло начаться…..
В маленькой лощине, в углублении между холмом и холмом, травянистые склоны которых серебристо поблескивали от растаявшего инея и снега, через эту лощину убегали вдаль прямые рельсы, окуная светлосветящийся час в море тумана –. Как в тигле в ней, как одна компактная масса покоясь, белый расплавленный воздух, и даже весь этот шум от недалекой товарной станции, скрип колес & трение стали о сталь, громыхание ударяющихся друг о друга вагонов, металлические грозы, шипящие & стучащие & грохочущие вдоль рельсового пути, & свистки – сцепщиков, локомотивов – которые тонкими пилами вгрызаются в светлую мартовскую синеву – тигль переплавлял все звуки, медленно, осторожно, но так же непоколебимо & безвозвратно, как когда погружаются в плавильный тигль бюсты & статуи из бронзы латуни золота, уже в местах соприкосновения, на поверхности этого сияющего расплава, начиная растворяться в бесформенности, тогда как более крепкие лица этих медленно исчезающих в остальной расплавленной массе бюстов или статуй еще на несколько мгновений сохраняют прежнее, теперь уже неуместное, кажущееся туповатым и растерянным, выражение. – Туман с самого начала, и с каждым моим шагом плотнее, смыкался вокруг меня как влажно-серые льняные полотнища, светлый час померк; И невидящими глазами, утомленно и поеживаясь от холода, как бывает в момент пробуждения после долгого дорожного сна, взглянул на меня какой-то поселок в мглистых сумерках. Соответственно, внутри этого тигля состоявшая из парящих капелек туманная дымка с ее неслышимым ватным гулом давила так, как чрезмерно высокое атмосферное давление, будучи блоком шумов, тяжело напирает на человеческий слух и любой звук, доносящийся как из-снаружи, так и из-внутри, не просто приглушает, но как бы изолирует метровой толщины стенами.– До узкой тропки сужался путь в тумане, земля на ней еще не оттаяла, И с каждым шагом ломался тонкий лед под моими ботинками. – Как будто при каждом шаге лопались сухие, потрескавшиеся половицы на чердаке; из-за их громкого треска я старался ступать осторожно, я не хотел, чтобы меня услышали, мать давно запретила мне здесь играть –, я следил за каждым своим шагом, но именно повышенная осмотрительность делала меня неловким – словно неумелый воздушный гимнаст, балансирующий на канате, я оступался и несколько раз едва не упал. Все более громкие скрипы & страхи высвобождались под моими подошвами, вместе с пылью & голубиным-пухом, из половых досок; свисавшее с веревок постиранное белье пахло влажно и душно, оно тяжело прилегало к моим вытянутым вперед рукам, приглушало свет и насыщало влагой воздух под крышей, превращая его в остывший светло-серый отвар. Одну большую, голубовато-серую простыню я отвел в сторону –, & как будто кто-то рядом сильно&энергично встряхнул пыльное пальто, мои подошвы шаркнули-замерли & задержанное в испуге дыхание все же вобрало в себя парфюмерно- теплый тяжелый воздух из темной ниши между стропилом и печкой. Я увидел: Чужой мужчина быстро обернулся, в испуге перед неловкой ситуацией нервно, как при икоте, закашлялся & опять обратил ко мне свою спину; мать же, 1 рукой зажимая распахнутую блузку (я заметил кружево комбинации, которое ее пальцы судорожно дернули вместе с материей блузки, порвав, словно паутину, нежный тюль –), другой рукой быстро провела по волосам – –?Что ты здесь наверху !шляешься как домовой, ты=юный-стукач –, рука, которой она придерерживала на груди блузку, потянулась ко мне, хотела меня схватить; но мать опомнилась и вместо этого закричала: –?Кто тебя надоумил, что ты меня здесь – чтоб ты здесь меня – !?Уж не папаша ли твой – !такое на него похоже –, голос ее дрожал от страха стыда ярости –!Разве не говорила я тебе !?сотнираз, что здесь=наверху на чердаке тебе делать !нечего : !Нечего здесь=наверху вынюхивать, по?нятно : !?Ты !наконец меня ?!понял –; она попыталась взять себя в руки, заговорила спокойнее: –По?чему, скажи, ты никогда не играешь как другие=!нормальные дети на свету, ?!почему всегда забираешься сюда где темно – ?Что из тебя получится – : – !Нет, не хочу его видеть, этого чужого мужчину, который спустился с чердака и по глупости думает, будто я его не узнал; не хочу его видеть, не хочу, чтоб пришлось еще раз вдохнуть этот влажный тяжелый мужской запах и услышать нервозное от страха&смущения покашливанье, – ни сегодня после занятий, ни позже – ! никогда….. !Нико…..
По тропинке, больше похожей на канаву, вырытую в жесткой от инея траве, я продвигался вперед, как поезд по рельсам, не больше чем на 5 шагов хватало видимости в этом тумане. Щебенка слева, шпалы & стальная лента блестящих рельс придвинулись ближе к моему пути, я шел, не останавливаясь, дальше – И вот в молочно-сером, очень далеко, поначалу как блеклая тень, а потом, с каждым шагом, обретая все более четкие очертания, как массивные ворота из темного железа, с полукружьем верхнего края, высоко воздвигся в блоке тумана торец последнего вагона. Отец сказал !правду: Выброшенный сюда потоками огня & жара И в этом холодном тумане застывший черным многотонным блоком ЖарЖелеза – Большой Темный Поезд…..
Подойдя ближе, я увидал по обеим сторонам над верхним краем погашенные задние фонри,
