выпрастывающиеся как щупальца гигантского железного насекомого, тихо чего-то ждущего. Влажная пелена тумана, казалось, порвалась об острые железные выступы, и постоянная воздушная тяга отгоняла прочь, словно прохудившиеся лохмотья, ее клочки. Я остался стоять, потный, с разгоряченным лицом, & лишь с трудом мог вдыхать тяжелый влажный воздух, который словно рука, большая как умолчание, лег мне на губы. Впереди в тумане, там, где тропинка все еще пролегала рядом с рельсами, – тень – или ?человеческая фигура –, которая, согнув спину, как если бы несла на своих плечах всю тяжесть тумана, казалось, тереливо ждала чего-то у обочины – я двинулся туда, все больше ускоря шаг – !никаких сомнений: это !он: !там впереди ждет меня отец, ждет с той самой ночи, когда он вышел из барака под дождь – !правда это !он – И побежал, задыхаясь, к человеческой фигуре, он !должен слышать меня, хруст моих шагов по замерзшей земле, мое шумное дыхание –, теперь уже достаточно близко: он !должен был заметить меня в разрывах облачной пелены, услышать, при такой тишине=кругом – ; И закричал в туман: –!Папа, еще раз: –!Папа – это же !я – ты ?слышишь –; но фигура не шевельнулась, будто застыла в неподвижности у края дороги, на одном уровне с последним вагоном поезда, немая, как он.
И вот я стою перед ней – перед необработанным, в человеческий рост, камнем, воздвигнутым в память о случившемся здесь в последние дни войны. Я подошел к камню сзади, со спины, а там, где у человека должно быть лицо, увидел табличку; рельефные буквы, ?имена тех умерших=когда-то, но снег, растаявший и налипший снова, сделал их сейчас, еще раз, нечитаемыми. Камень, я осторожно дотронулся до него, как будто он мог рассыпаться: покрытый тонким блестящим слоем льда, он был на ощупь холодным, гладким и, от тумана, влажным. От памятника исходил холод, пальцы мои окоченели, я отдернул руку, еще мгновение постоял, тихо, перед этим камнем, который в обманчивом тумане принял облик моего отца; потом медленно побрел к Большому Поезду….. все еще стоявшему на рельсах, на той стороне. Чем ближе я подходил к темному железному вагону, тем явственнее чувствовал сперва 1 струю, потом постоянное струение воздуха, наподобие сильного попутного ветра, обтекающего этот вагон; ветряной поток казался приставшим к поезду, даже когда тот стоял неподвижно, – неотделимый от него после столь многих, столь далеких перегонов….. Я стоял перед зависшей высоко над землей подножкой, видел ржавый, весь в царапинах-шрамах, вертикальный металлический поручень, думал, что на ощупь он будет шершавым & таким обжигающе-холодным, как если бы был раскален, – когда я схвачусь за него, чтобы открыть дверь в последний вагон Большого Темного Поезда….. И стоял тихо – Поезд, все еще в ожидании. Как ни странно, страха я не испытывал. И заковылял по щебню, и уже самонадеянно протянул руку к поручню последнего вагона. !Сейчас – еще 2 шага – или 1 большой – и я вскочу на подножку. Тогда больше не будет сомнений, тогда ты снова увидишь !его – –
В твоих снах ты с тех пор встречал его снова и снова: Толстяка с благозвучным тихим голосом (как бы не желающим привлекать к себе внимание, мешающем тебе заметить в его лице непрерывную борьбу двух сущностей: 1, утонченная, будучи запертой в эту телесную тюрьму, вынуждена – изначально и постоянно – обороняться против другой сущности, против «остальной»: брутальной массы из плоти & жира); черты его лица в какой-то момент перестали меняться, застыли в 1=определенном возрасте (поэтому твоя попытка оценки, «между 40 и 50», и оказалась малоудачной): вероятно, это произошло тогда, когда внутренняя, физическая борьба двух сущностей окончательно определила дальнейший ход его жизни &, соответственно, характер всего того, что становится его прошлым. Всякий раз, когда кто-то звонит в дверь – а до сих пор звонили исключительно ее клиенты, которые приходят сюда ради траханья & ради тех других специфических процедур, которые относятся к сфере профессиональных навыков этой женщины –; всякий раз я должен подходить к двери & открывать: я в моем гротескном прикиде (разрозненные остатки одежды, которая могла принадлежать только ее покойному мужу), состоящем из вылинявшего, во многих местах протертого чуть не до дыр купального халата, сетчатой майки под ним & шортов (их, правда, видеть никто не может, видят только мои голые щетинистые икры), а также деревянных сандалий на босу ногу, при ходьбе производящих тот шаркающий звук, который женщина, очевидно, и хочет слышать, чтобы знать, что я еще не сбежал….. : Шмотки, короче, вроде тех, какие в бульварных комедиях носит поистаскавшийся домашний тиран, а в сегодняшних «современных» сценических постановках – муж.
Как бы то ни было, женщине теперь не нужно выходить на улицу, чтобы расширять клиентуру. Вот уже несколько недель – а это привилегия; она, как и присвоение скольких-то звездочек отелю или ресторану, находится под беспощадным надзором со стороны представителей соответствующей отрасли, компетентных Блатар-Битров, которые здесь-как-и-всюду, где распределяются необходимые для выживания поощрения, то есть, в конечном счете, деньги, тайно заседают в трибуналах жюри судейских коллегиях & ведут себя так, словно им предстоит выбрать нового Папу Римского. Члены жюри, эти БалдоМэтры: сперва подавай им трах задарма, потом они же тебе и подложат черный шар. И не дадут ни пфеннига для выживания тому, кто, по их мнению, и так уже многое пережил & потому почитай что отжил свое; нет, белые шары достанутся исключительно тем, кому борьба за выживание еще только предстоит, прежде чем и для них наступит пора отживания….. : Быть членом жюри – это не работа, скорее изъян в характере. – Прежде чем говорить с такими полусинтетическими людьми – (сказала однажды женщина) –желательно замаскироваться, воспользовавшись их же приемом: сойдет, например, запах освежающих салфеток «4711»….. доступная для нас парфюмерия с загнивающего Запада.
И все же, вот уже несколько недель, ее аннонсы печатаются в известнейших секс-путеводителях, по всей стране: исполню самые сокровенные желания – только приди и дай тебя соблазнить. Платежеспособных господ ожидает Остров Наслаждений – потом следуют телефонный номер с указанием часов приема и ее фотография, с черной полоской поперек глаз, как бывает на определенного рода следственных документах; объявление, пэчворк из других, уже имевших успех рекламных текстов, вполне себя окупило. !Часто ты пытался ей объяснить, что в качестве привратника такой сутенер=пролетарий, который, возможно, где-нибудь в районе привокзальных бараков смотрелся бы нормально, ее процветающему бизнесу только вредит – :Напрасно. Она не дала себя переубедить; она, очевидно, готова на любые потери, в смысле денег & своего реноме, потому что ее страх перевешивает все прочие доводы: страх перед Толстяком & Тем, что Он может сделать ей и ее ребенку…..
А ведь в этом давно нет необходимости: Она спокойно могла бы вернуть тебе твои вещи, ты уже с Давних пор оставил все мысли о том, чтобы убежать, предать ее или учинить еще какую-нибудь подлянку: Ей незачем обращаться с тобой как с пленником. Тем более, что твое присутствие вряд ли может быть для нее страховой от несчастных случаев & пожаров (как она однажды выразилась): он, этот Толстяк, с тех пор, как ты поселился здесь, возвращается сюда только в твоих снах…..
Потому что – особенно в 1е дни и недели здесь – ты, застрявший где-то посреди каменных джунглей Берлина, в квартире на 5м этаже, конечно, не мог не думать о ней, той женщине, с которой ты сколько-то дней назад, Здесь в Берлине, в знакомом вам баре возле бывшего пограничного пункта Фридрихштрассе, хотел встретиться снова – после того как в утренний час твоего отъезда из маленького местечка в Вестфалии выбросил, так сказать, ключ к твоему существованию в водосток – короткий светлый звяк, когда металл ударился о металл, потом ничего больше: !так легко отъять руки от Того, что когда-то было для тебя Всем….. и даже слишком легко, все равно что в протекающих мимо сточных водах вызвать еще 1всплеск – 1 знак крошечного отпадения, 1 из многих, !велика важность; И потом, несколько часов спустя, в том маленьком городке в Мекленбурге, когда ты, после стольких-то лет, вновь ступил на все еще вымощенную серым булыжником дорогу и прибытие туда показалось тебе посещением заброшенного дома, ведь ты знал, что после смерти твоих приемных родителей здесь в этом месте у тебя не осталось ни одного знакомого, ни одного близкого человека, – сквозняком пустоты повеяло тебе навстречу, когда Серое вдруг начало расплываться, качаясь взламываясь под ногами словно льдины над черными водами; крыши над низкими, торопливо в краски&пластиковые-запахи некоей новой чужести одевшимися домами грозили обрушиться, как лавина, обнажив старый красный кирпич, & ты поспешно бежал на кладбище, случайно в этот полуденный час стал там свидетелем захоронения урн – и, конечно, это было то самое кладбище, на котором покоятся твои приемные родители, тоже в урнах & наверняка в свое время
