современным оболтусам. Удивления достойно!
То, что ему пришла в голову подобная ассоциация, как раз не должно было вызывать удивления. Внешность Льва Александровича заставляла вспомнить девятнадцатый век или хотя бы начало двадцатого. С первого же взгляда складывалось впечатление дородности, солидности и чувства собственного достоинства, которым явно обладал этот человек. Его удлиненное лицо было обрамлено небольшой бородкой, которая так же ухоженно поблескивала в неярком свете фонарей, как и широкие, вразлет, брови.
«Брови шелковы, собольи», — неожиданно подумала Ева, и ей стало почти весело.
Даже Кузнецкий выглядел вокруг него не как грязноватая шумная улица, а именно как тот оживленный, веселый «пуп Москвы», которым он был когда-то и о котором Ева мимолетно подумала десять минут назад.
— Так куда путь держишь, Еванжелиночка? — повторил дядя Рудик.
— Домой, — ответила она. — Я тут случайно оказалась… По делам.
— Так случайно или по делам? — переспросил Лев Александрович.
— А какая разница? — вопросом на вопрос ответила Ева.
Да, извините, — согласился он. — Просто я как раз в Писательскую лавку направляюсь и очень не люблю выбирать книги в одиночестве. Думал, Рудик мне компанию составит, а он вот отказывается.
— Ну тебя, Лева, в задницу, — поморщился дядя Рудик. — Еще книги по нынешним временам покупать! Это ж только ты себе можешь позволить. А я напокупался уже, ставить некуда, а толку? И вообще, чукча не читатель, чукча писатель. Зачем ты меня только из буфета дернул, так хорошо сидели…
— А может, вы мне окажете честь? — предложил Горейно. — Все-таки там прекрасные бывают издания, поищете что-нибудь для пользы юных душ, а?
Ева не бывала в Книжной лавке писателей на Кузнецком уже лет сто. Дома у них была огромная библиотека, ее еще дедушка Юрий Илларионович собирал, книжными полками были сплошь увешаны все стены, и на полках стояли такие издания, которых даже Ева не открывала — по лингвистике, например. И литературоведческих книг было множество, не говоря уж о собраниях русских классиков. А запрещенные при советской власти и изданные во время перестройки книги были уже куплены. Так что пополнять библиотеку не было особенной необходимости.
Но Лев Александрович смотрел так доброжелательно, с таким неподдельным интересом, что она заколебалась.
— Я не знаю… — проговорила она. — Дело в том, что я ногу недавно подвернула, и она уже побаливать начала…
— А я на машине, — тут же сказал Горейно. — И с удовольствием доставлю вас прямо к вашему подъезду! Пойдемте, Ева, а?
— О, у Левки авто — что надо! — крутнул головой дядя Рудик. — Не «запор» занюханный. Но тут уж я не завидую, — добавил он. — Это чтоб над водкой сидеть как истукан — мерси вам в шляпу! — Он смешно изобразил ртом какой-то пукающий звук. — Уж лучше на метро как-нибудь или пешочком…
— Что ж, уговорили, Лев Александрович! — засмеялась Ева. — Пойдемте в Лавку.
Уговорить ее на такое дело было совсем нетрудно, особенно сейчас. Еве не хотелось сразу идти домой, она была взволнована разговором с Денисом и должна была успокоиться. А весь облик Льва Александровича как раз и располагал к спокойствию, это она сразу почувствовала.
— Прошу. — Он согнул руку бубликом, предлагая Еве опереться на нее. — Вы же сказали, у вас нога болит?
— Лева, Лева! — вдруг словно вспомнил что-то дядя Рудик. — Погоди… Я тут… Вернусь-ка я, пожалуй, в буфет, раз ты с Еванжелиной в Лавку идешь. — Голос у него стал слегка заискивающим. — Ты это… Не займешь на недельку… сколько-нибудь?
— Конечно, займу, Рудик, — кивнул Горейно, доставая бумажник из-за пазухи черного кашемирового пальто. — Хватит?
— Вопрос! — воскликнул повеселевший Рудик, молниеносным жестом опуская в карман деньги. — Только на недельку, старик, не больше!
— Конечно, на недельку, — кивнул Лев Александрович, и Ева увидела, как он едва заметно улыбнулся — впрочем, для Рудика и совсем незаметно. — Рад был тебя встретить в прежнем здравии. Хорошего вечера!
Ей понравилось, что он дал Рудику деньги так просто, без лишних слов и явно стараясь его не унизить. Даже жест, которым он спрятал бумажник в карман, был изящным и спокойным — впрочем, как и все остальные его жесты.
Ева взяла Льва Александровича под руку, и они пошли ко входу в Писательскую лавку, который находился в двух шагах от них.
— Нас сюда бабушка водила в детстве, — сказала Ева. входя в магазин. — С Юрой, с братом. Я, знаете, теперь понимаю, — улыбнулась она, — что бабушка вообще-то не большая книгоманка была. Но она очень в центре событий любила быть, а Лавка, говорила, место центровое. Она ведь кинокритик была, от литературного мира после дедушкиной смерти отошла, а здесь разговаривала со всеми, старых знакомых встречала — в общем, хорошо себя чувствовала. А покупала всегда только детские книжки, для нас.
Они поднялись по крутой и узкой железной лесенке на второй этаж — туда, где, собственно, и располагалась Писательская лавка. Ева вдруг поймала себя на совершенно детском ощущении. Вот точно так же они взбирались сюда с Юрой, когда были маленькие. Бабушка требовала, чтобы они непременно шли впереди нее, потому что на этой дурацкой лестнице можно убиться, а они с Юрой спорили, кому подниматься первым, и Еве казалось тогда, что она сейчас попадет на какой-то андерсеновский чердак…
— Чему вы улыбаетесь, Ева? — спросил Лев Александрович.
— Да так.. Детские воспоминания, — ответила она. — На нас с Юрой вечно здешняя продавщица смотрела как на личных врагов. Она только по писательским билетам пропускала, а детей, по-моему, вообще терпеть не могла. Требовала, чтобы мы ждали у входа, а бабушка на нее бросала такой королевский взгляд и говорила: «Дети, идите за мной!»
Ева снова улыбнулась, вспомнив, как Юрка злился и ни за что не хотел проходить «из милости», и в самом деле норовил остаться за барьером, обозначенным бархатным канатом. А она послушно шла за бабушкой Эмилией, потому что любила бродить среди книг и потому что была уверена: как та говорит, так, значит, и есть, так и надо делать. К тому же Ева, в отличие от Юры, всегда немного побаивалась бабушку Эмилию.
К ее несказанному удивлению, продавщица в Лавке была та самая — худая, в металлических очках, с сухими чертами узкого лица и стальным голосом! Ева сразу узнала ее, и ей показалось даже, что та не очень-то и изменилась. Хотя сколько же лет прошло?..
Лев Александрович улыбнулся продавщице, и, к Евиному еще большему удивлению, та растянула губы в подобии приветливой улыбки.
— Здравствуйте, Валечка! — сказал Горейно. — Рад вас видеть в прежнем здравии.
— А вас давно не видно было, Лев Александрович! — ответила она. — В отъезде были?
— Да, в Европе, — кивнул Горейно. — Днями вернулся. Что новенького, Валечка?
— Да что теперь новенького? — брезгливо пожала плечами продавщица. — Теперь все больше макулатуру издают, приличные издательства разорились. Что есть — все вот оно, даже для знатоков оставить нечего! Да у них и денег-то нет теперь…
Ева уже ходила между стопками книг, которые не умещались на полках и лежали на полу, у стен. И раньше они точно так здесь лежали… Ева рассматривала книги рассеянно: снова вспомнился разговор с Денисом, и стало ни до чего.
— Ева, если обнаружите сборник русских романсов, скажите мне, хорошо? — окликнул ее Лев Александрович.
— Хорошо, — кивнула она.
Она рассматривала в основном стихи — брала в руки тонкие книжечки, пролистывала, взгляд скользил по строчкам, ни на одной не задерживаясь. Годы издания были все давние, и Ева была единственной из посетителей Лавки, кого интересовали эти сборнички…
