— Надо же! — поразилась Ева. — Можно сказать, совпадение, пан Адам…
— Серпиньски, — подсказал он. — А вашу маму зовут Надя?
— Да, — кивнула Ева. — Маму — Надя, папу — Валя, брата — Юра, сестру — Полина. Теперь я не боюсь впускать вас в подъезд! — засмеялась она.
В свою квартиру тоже пришлось звонить. Дверь открыла мама.
— Мамуля, а к нам… — начала было Ева, но тут же удивленно замолчала, перехватив мамин взгляд.
Надя не изменилась в лице, но ее глаза устремлены были на гостя так пристально и смятенно, как будто рядом с Евой стоял призрак.
Ева перевела взгляд на пана Серпиньского. Он смотрел на маму с тем выражением грусти и недоумения, которое так бросалось в глаза во всем его облике.
Это длилось почти полминуты — они стояли, разделенные порогом, не замечая изумленной Евы. Потом мамин взгляд стал обычным, но это уже скорее всего были игры Надиного самообладания, которыми Еву трудно было обмануть.
— Проходите, пожалуйста, — сказала мама, отступая на шаг назад и впуская гостя. — Ева, поставь борщ разогревать, а на второе…
— Я не голоден, пани Надя, благодарю вас, — сказал пан Серпиньски, расстегивая плащ и, наверное, от волнения держа букет прямо перед ее лицом.
— Тогда поставь чайник, — по-прежнему обращаясь к Еве, сказала Надя и взяла у гостя цветы. — И воду налей для роз.
Еве почему-то показалось, что мама хочет войти в комнату и поговорить с паном Адамом без нее. Все это было непонятно, удивительно, но не приставать же с расспросами!
Сняв плащ, Ева прошла на кухню, зажгла газ, налила воду в чайник… Ей стало тревожно, как будто в гостиной, куда ушла мама с этим паном Серпиньским, происходило что-то очень нерадостное.
Но когда она, держа в руках старую, кобальтового цвета вазу, вошла в комнату, оказалось, что ничего страшного там не происходит.
Пан Адам сидел в одном кресле, мама в другом, и они о чем-то разговаривали. В их голосах — во всяком случае, в мамином — Ева не расслышала и тени тревоги.
— Евочка, познакомься! — обернувшись к ней, сказала Надя. — Это пан Адам, мы с ним были знакомы в юности. Он тогда в Киеве учился и с Витей Радченко дружил. Помнишь, соседи у нас были в Чернигове? Приезжал к нему на каникулы, на Вал мы все вместе ходили… Сколько лет мы не виделись, Адам? — обратилась она к гостю. — Боже мой, сто лет! Как твоя жизнь теперь, расскажи! Ты работаешь, женат, есть дети?
Ева удивилась, что мама и в самом деле говорит совершенно спокойно и в ее голосе звучит непритворный интерес к тому, как идет жизнь пана Адама. Как будто не было этого смятенного взгляда и молчания на пороге!..
— Да, Надя, — кивнул он. — Я работаю, преподаю русский язык в лицее в Кракове. У меня взрослые дети, сын и дочь, правда, я давно разведен с их матерью. Я живу некепско.
Он говорил какими-то окостеневшими фразами, но ведь это могло быть просто из-за языкового барьера. Хотя, впрочем, речь его была вполне правильной.
— Ну, очень хорошо, — сказала Надя. — Достань чашки, Ева, — те, с хвостиками.
«С хвостиками» называла парадные чашки Полинка — из-за того, что на них были изображены какие-то авангардистские завитушки. Этот авторский сервиз подарил бабушке Миле известный парижский художник.
— Да, а выпить за встречу! — спохватилась Надя. — Евочка, там в буфете у папы водка есть, на ореховых перегородках, — тоже достань, и рюмки.
Ева и сама прекрасно знала, какие достать чашки и рюмки и где у папы стоит водка. Но почему бы маме не напомнить об этом? В общем-то, ничего удивительного… Однако ощущение какой-то натянутости происходящего никак ее не покидало.
Пан Адам поднял рюмку водки за здоровье прекрасных женщин, поцеловал им ручки. Все было очень мило и довольно непринужденно — даже не верилось, что они с мамой не виделись так много лет.
Ева услышала, как щелкнул дверной замок и отец вошел в прихожую.
— Девочки, вы будете смеяться, — громко сказал он оттуда, — но я ужасно хочу есть!
Произнеся эти слова и еще не успев снять куртку, он появился в дверях гостиной.
— Валя, познакомься — пан Адам Серпиньски, — сказала мама. — Адам, а это мой муж Валентин.
Вся непринужденность маминого тона не перевешивала невыносимого, физически ощутимого напряжения, которое повисло в комнате. Ева почувствовала, как сердце у нее холодеет от неведомого страха, — и, переводя взгляд с папиного лица на лицо пана Адама, не могла понять, в чем дело. Она никогда не видела своего отца в таком состоянии. Лицо его стало белее стенки, и на мгновение ей показалось, что сейчас он потеряет сознание.
— Здравствуйте, — сказал он наконец каким-то незнакомым, тоже застывшим голосом.
— Добрый вечер, пан Валентин, — ответил Серпиньски. — Рад с вами познакомиться.
Слова звучали в пространстве комнаты отдельно от людей — как случайный фон того, что происходит на самом деле. Но что же все-таки происходит — этого Ева не понимала.
— Извините, не буду вам мешать, — сказал Валентин Юрьевич. — Вы, смотрю, чаем с водкой ограничиваетесь, а я, правду сказать, голодный как собака. Не надо, Надя, я сам поем, — добавил он, заметив, что Надя поднимается из кресла.
— Я налью, папа, — сказала Ева. — Сиди, мам.
Она вышла вслед за Валентином Юрьевичем из комнаты и, пока отец мыл руки, зажгла огонь под теплой кастрюлей с борщом, нарезала хлеб…
— Папа, что-нибудь случилось? — спросила она, когда он пришел на кухню и сел за стол. — Кто этот человек?
— Ничего не случилось, — пожал плечами Валентин Юрьевич. — Почему ты решила? Это, кажется, мамин знакомый по Чернигову, она мне что-то рассказывала когда-то… Как это он ее нашел?
Его голос звучал теперь так же спокойно, как мамин, но разница все-таки была. Ева сразу почувствовала, что мама действительно спокойна, а папа — только старается казаться, хотя и почти успешно.
— Ты иди, иди к ним, — сказал отец. — Что это вы домострой развели? Я и сам могу суп налить.
Еве почему-то показалось, что он не хочет, чтобы она ушла. Но отец повторил:
— Иди, Евочка, иди, неудобно же. Я просто, если не поем немедленно, то в голодный обморок брякнусь прямо при госте!
Когда она снова вошла в комнату, пан Адам рассказывал о своих странствиях по Европе. Оказывается, он довольно много ездил, учился во Франции и в Голландии — правда, Ева пропустила, когда он рассказывал, чему именно. Теперь он жил в каком-то красивом предместье Кракова — почти в городе и все-таки на природе, очень удобно.
— Извините, — сказал пан Адам, взглянув на часы. — Мне пора теперь пойти, Надя. Я рад был повидать тебя и Еву.
— Где ты остановился? — спросила мама, поднимаясь одновременно с гостем.
— Совсем рядом, отель «Аэростар».
— Действительно, рядом, в двух шагах, — согласилась Надя. — Пойдем, Адам, я тебя провожу. Валя, я через полчаса вернусь! — сказала она, уже стоя у двери в прихожей.
На кухне шумела вода, свистел чайник, и даже Ева не расслышала маминых слов.
Ева думала, что папа ушел в спальню, пока она мыла чашки и рюмки. Но, выйдя в коридор, с удивлением увидела, что он надевает кожаную куртку, хлопает по карманам в поисках ключей от машины.
— Ты куда это? — удивилась Ева. — Пап, что случилось?
