— Папа дома? — не отвечая, спросила Надя.
— Нет, в Кратово поехал. Почему ты не хочешь мне сказать, мама? — повторила Ева.
— Кто тебе сказал, что не хочу? Видишь, тапки надеваю. — Она выпрямилась, посмотрела на дочь. — Что ты хочешь услышать, Ева?
— Почему вы такие… странные стали, когда он появился?
— Видишь ли… — Надя прошла в гостиную, села в кресло, Ева присела напротив — туда, где только что сидел Адам. — Ни я, ни папа не ожидали, что когда-нибудь его увидим… Хотя папа, может быть, ожидал, только вряд ли с радостью.
— Почему?
— Потому что я этого человека очень любила в юности. Или думала, что люблю, теперь уже не поймешь.
— Ты его любила в юности? — изумленно произнесла Ева. — Да еще очень? Но когда же это было, мама? — засмеялась она. — Ты же меня сразу после школы родила, даже в институт поступить не успела. Когда же ты его любить-то могла — в десятом классе, что ли?
— Вот именно, — сказала Надя, внимательно вглядываясь в ее лицо, словно проверяя возможность разговора. — Я тебя тогда и родила, когда его любила.
— То есть… как? — Ева чуть не задохнулась — так неожиданно и так определенно прозвучал мамин ответ. — То есть, значит…
— Значит, — кивнула Надя. — Я тебя родила вот от этого самого человека, который только что приходил. От Адама Серпиньского. И даже назвала в его честь. Я просто не хотела тебе говорить, Евочка… Мы с папой не хотели тебе говорить. И не сказали бы никогда, если бы он вдруг не свалился как снег на голову.
Ева молчала, потрясенная. Мама сказала об этом так просто, как будто речь шла о чем-то самом обыкновенном — ну, вроде того, что в юности она рисовала акварелью. Но, пытаясь понять свое отношение к этому известию, Ева не могла представить, как вообще надо говорить о таком — в каких выражениях, каким тоном?.. Наверное, мама, как всегда, сделала так, как и надо было сделать.
— Не надо было тебе говорить? — спросила Надя, вглядываясь в Евино лицо тем же испытующим взглядом. — Или, наоборот, раньше надо было сказать?
— Я не знаю… — наконец произнесла Ева. — Это так… Я не знаю, мама!
— Я не хотела раньше, — сказала Надя; она незаметно встала и подошла к Еве. — Папа не хотел, потому что боялся, как бы ты его не разлюбила. А я не потому… Для тебя это раньше мучительно было бы, Евочка. А теперь… Ты теперь взрослая, твое отношение к нам уже ведь не переменится, правда? — Ева кивнула, подняв на маму глаза. — Вот видишь. Значит, вовремя. Для тебя теперь другое важно в жизни, а не то, от кого ты родилась. Ты наша дочка, и теперь тебе этого вполне достаточно, ты уже можешь не думать о подробностях. Я непонятно говорю? — спросила она, проводя рукою по Евиным волосам.
— Нет, мам, что ты, все понятно, — покачала головой Ева. — Ошеломляет, что и говорить! А вообще-то ты права: теперь это уже не так важно, как в детстве было бы… Но как же все это было? — спросила она с любопытством. — Вы что, жили вместе?
— Да ну что ты! — улыбнулась Надя. — Думаешь, в Чернигове тогда можно было вместе жить, не поженившись, да еще с девчонкой семнадцатилетней? По правде говоря, это за один-единственный раз получилось, — слегка смущенно добавила она. — А потом он уехал, и я его больше не видела — вот, до сегодня. Как это я тогда решилась рожать, что меня подтолкнуло — просто удивительно! Еще удивительнее, что я даже не сомневалась… Ну, об этом не наспех. Я потом тебе расскажу, Евочка, ладно? — сказала она. — Я сейчас в Кратово поеду, не надо папе одному оставаться…
— Ты боишься, что он что-нибудь?.. — испугалась Ева.
— Сделает с собой что-нибудь? — переспросила мама. — Сидела бы я здесь столько времени, если бы этого боялась! Да нет, — улыбнулась она, — просто он по лесу сейчас бродит и представляет, как я иду на аэровокзал и беру билет в Польшу.
— А разве такое возможно? — удивилась Ева.
— А что, трудно представить? — вопросом на вопрос ответила Надя. — Теперь, конечно, невозможно… Да и раньше, наверное, тоже, только мы с папой оба этого долго не понимали. И вообще, — с неожиданной и непривычной интонацией добавила она, — что это я у вас как «Скорая помощь»? Мне просто к папе хочется сейчас, я же его люблю, и мне плохо, когда ему плохо… А что, не похоже? — обиженно улыбнулась она, перехватив Евин взгляд.
— Да нет, — спохватилась Ева, — не то что не похоже, что ты его любишь, но как-то… Мне казалось, что это он за тебя хватается всегда, когда волнуется.
— Ну, и это есть, — не стала спорить Надя. — Но вообще-то, это такая тайна — кто кому на самом деле нужен, кто за кого хватается… Со стороны все кажется другим. Все, Ева, я побежала!
— Как же ты поедешь? — спросила Ева.
— На электричке. Доберусь как-нибудь, не беспокойся, ехать-то всего ничего. Не рожать же мне!
— Кто вас знает, — улыбнулась Ева.
— Юра не звонил? — на всякий случай спросила Надя, понимая, что, если бы звонил Юра, Ева сразу сказала бы ей об этом.
— А что, вспомнила кратовские роды? — Ева продолжала улыбаться, стараясь направить мамины мысли о Юре в сторону воспоминаний.
Надя ничего не ответила, но по ее переменившемуся лицу Ева вдруг поняла: приезд Адама, любое другое ошеломляющее известие мама воспринимает сейчас совсем иначе, чем они все. Надя всегда знала, что важно и что не важно. А теперь, в состоянии непроходящей тревоги, это ее знание только обострилось. Потому она и сказала Еве так спокойно: вот, от этого человека ты родилась, ну и что? Потому что это было теперь не важно, а важно было другое — и Надя чувствовала это «другое» лучше, чем все они, вместе взятые.
— Я туда позвоню, — сказала Ева. — Через пару часов и позвоню, когда у них утро будет. Сейчас же просто никого на работе еще нет, кому звонить? Поезжай, не беспокойся!
Телефон зазвонил ровно через десять минут после того, как мама вышла из квартиры — долгожданными междугородними звонками, частыми и тревожными.
— Юра! — воскликнула Ева, хватая трубку. — Юрочка, это ты?
— Ну, конечно, я, рыбка золотая, — услышала она голос брата. — А ты думала, президент Америки?
Ева сразу почувствовала, что Юра с ходу пытается шутить, чтобы ее успокоить, но голос у него невеселый. Даже не то что невеселый, — а как будто он долго держал что-то очень тяжелое и, сбросив груз, говорит со страшной усталостью в голосе.
— Что с тобой, Юра? — выговорила она. — Мы так волновались! И на работе у тебя никто ничего не говорит толком — в командировке, и все.
— Напрасно волновались. Я же вам сто раз объяснял: не надо за меня волноваться. А на работе никто ничего и не скажет без приказа. Расскажи лучше, как у вас дела?
Голос его никак не хотел меняться — оставался таким же тяжелым, без живых интонаций.
— У нас-то все как обычно. Юра, с тобой правда… что-то было? — спросила Ева. — Знаешь, маме бабушка Миля приснилась, и она сразу сказала: с Юрой что-то случилось.
— Да? — Он наконец улыбнулся — бесконечно далеко, за тысячи километров. — Ну, значит, случилось, раз мама сказала.
— Юрка, — рассердилась Ева, — брось свои загадки! Почему ты такой?
— Какой?
— Голос у тебя такой… Ты устал?
— Да нет, сестричка, не устал. — Он помолчал немного. — Я вообще-то отдыхал целую неделю. В лесу, у залива…
— У какого еще залива?
— Залива Мордвинова. Красивейшие места! Ну, льдина оторвалась с рыбаками, понесло в море, — наконец объяснил он. — У нас такое каждый год бывает в апреле, мы даже готовимся заранее. А в этот раз
