Остров

взгляды на богатство не протестантские. Более того, и народ наш «неправильный». А потому его предназначение — быть не господином собственнойсудьбы, а слугой более цивилизованных наций. А ещё лучше — растаять в сумерках истории и не мешать строить демократическое общество.

Для меня подобные взгляды хуже фашистских. Хуже — потому, что высказываются «своими» и изнутри подрывают нашу способность к сопротивлению.Я не ожидал такого от своего партнёра по бизнесу, которого, казалось бы, неплохо изучил. Но сегодня он раскрылся и открыл мне глаза.

Впрочем, почему, собственно говоря, я считаю, что наши с Вадимом пути разошлись только сейчас, возле дома Валеева? На самом деле всё былопредопределено гораздо раньше, ещё в детстве. Я так и вижу, как интеллигентная мама говорит ему: «Вадичка, у этого мальчика отец шофёр. Ты с ним недружи. Он ничему хорошему тебя не научит. Ты лучше подружись с мальчиком из соседнего подъезда, у него папа профессор и вся семья культурная». А явоспитывался в другой среде. Дом наш был «заводским», то есть, построенным для своих работников заводом, на котором работал мой отец. Рядом стоялиеще две такие же «заводские» пятиэтажки. Поэтому моими дворовыми друзьями были в подавляющем большинстве дети рабочих. Некоторые из них, кстати,получили высшее образование, стали хорошими специалистами, но, правда, не разбогатели.

Никогда я не испытывал чувства превосходства по отношению к своим товарищам, и сейчас не испытываю. Несмотря на то, что многого в жизни достиг,не ощущаю своей принадлежности к «элите». Противное слово — «элита»! Показательно, что в СССР оно не было в ходу. Деление людей на «чистых» и«нечистых» — спесивых аристократов и плебеев, заносчивых дворян и смердов, высокомерную элиту и электорат всегда означает только одно: кто-то хочетжить за счёт других. И этот «кто-то» должен убедить себя в том, что своими привилегиями он пользуется по праву, ведь он не такой, как все, он умнее,талантливее, нравственнее, из хорошей семьи и так далее ? ну, хоть чем-то выше остальных! Поэтому люди, ощущающие себя элитой народа, неизбежностанут презирать его.

Не хочу быть с теми, кто презирает страну, в которой родился, и народ, к которому принадлежит. С теми, кто мается от отсутствия возможности продатьРодину, да подороже, а на вырученные деньги умотать к тёплому морю. Их мало, но благодаря доступу к информационным каналам они обладаютнепропорциональным влиянием: как шутил мой друг Кузя, в автобусе, битком набитом людьми, даже один-единственный пакостник, обожравшийся«музыкального» — горохового супа, может легко испортить общественную атмосферу. Мне не по пути с теми, чья идеология — нелюбовь к Родине. Мнечуждо их неприятие всего, связанного с Россией-СССР — истории и свершений, героев и легенд, культуры и традиций, песен и плясок.

Вот тут мы расходимся с Вадимом. Сегодня я понял, до какой степени ему нестерпимо жить в нашей стране. Честное слово, по-человечески я даже готовего пожалеть. Впрочем, он всегда говорит про эту страну и этот народ, как бы брезгливо отстраняясь отних. Я, в отличие от него, не отделяю свою судьбу от судьбы моей страны и моего народа. Эта связьсоставляет часть моей личности. Уехать из страны — это всё равно, что умереть, перестать жить в своём нынешнем качестве и где-то далеко-далеко статьсовсем другим человеком, не тем, что сейчас. Но я не хочу умирать, терять своё прошлое, свою личность, друзей и окружение и возрождаться в виде«цивилизованного налогоплательщика» чужого государства. А потом вечерами смотреть исключительно отечественные телеканалы, ходить в «русские»магазины и постоянно вращаться в кругу таких же русскоязычных беглецов, как сам, в общем, устраивать себе в какой-нибудь Канаде «маленькую Россию»,зачем-то предварительно расплевавшись с большой. Для меня это абсолютно неприемлемо. Пусть даже в нашей стране жить станет совсем невмоготу, явсё равно не уеду с Родины. Просто потому, что не смогу жить вдали от неё…

…До дома Клавдии я добрёл абсолютно протрезвевший, но на душе и в организме было противно, как с самого жуткого похмелья.

Глава 11

Утром я проснулся, ощущая отвратительную сухость во рту. Ладно, если бы ещё ничего не помнилиз случившегося вчера вечером, так нет же, сразу всё вспомнил! И настроение окончательно испортилось. Изменить что-то во вчерашних событиях было нев моих силах, но против похмельного синдрома я знал испытанное народное средство — пиво. Кое-как позавтракав, я отправился в магазин к Наталье заэтим «лекарством». Странно, что никто ещё не догадался продавать этот чудодейственный антипохмельный эликсир в аптеках.

На подходе к магазину я увидел Тузика со свитой из трёх мелких собачонок. Одна из них принялась было меня облаивать, но Тузик молча приветливопомахал мне издалека пушистым хвостом и не поддался на провокацию. Без поддержки вожака молодой энтузиаст скоро замолк.

Хозяин Тузика сидел на ступеньках магазина. Валера пребывал в состоянии, к которому так стремятся, но, между тем, никак не могут достичь буддисты— я имею в виду полную «отключку». Судя по всему, вчера мужики ещё долго «гудели» после нашего с Вадимом ухода.

— Здорово, Валер. Как самочувствие?

Я задал свой вопрос нарочито громким голосом, понимая, что до сознания «буддиста» докричаться сейчас отнюдь не просто.

Мой вопрос заставил его ожить. Было любопытно наблюдать, как Валера стал постепенно «собирать себя по частям». Прежде всего он медленно,помогая себе выгнувшимися дугой бровями, поднял голову. Посмотрел на меня снизу вверх из-под набухших век левым глазом, правый так и осталсяполузакрытым. Прошли долгие секунды, пока в его взгляде отразилось осознание происходящего и он вернулся в реальность. Затем настала очередьлицевых мышц, до того они были расслаблены, как у спящего, и физиономия выглядела припухшей. Сначала Валера далеко выпятил, расплющив, нижнююгубу, потом раздул ноздри и одновременно напряг скулы до скрипа зубов, отчего по лицу как бы пробежала волна. Голова его при этом покачивалась, посвоему опыту я знаю, что таким образом мозг пытается взбодрить вестибулярный аппарат — без этого тело может завалиться на бок, как куль. Следомзадвигались руки; Валерка сдвинул и опять раздвинул колени, будто хотел убедиться, что ноги у него тоже работают. На последнем этапе он, пару разсильно качнувшись взад-вперед, выпрямил позвоночник. Наконец, глубоко вздохнув, произнёс на выдохе, с явным усилием:

— Оболдиссимо...

— С чего это ты вдруг перешёл на итальянский? От избытка чувств, что ли? Душа поёт?

Язык у Валерки заплетался, он долго не мог справиться со звуком «м»:

— М-м-можно и так сказать…

— А по какому случаю ты уже с утра в состоянии лёгкого алкогольного опьянения?

Левый глаз Валеры приобрёл лукавое выражение.

— С-сегодня дембель…

Я не понял:

— Дембель? В каком смысле?

— З-запоя... п-последний день.

— И ты решил «оторваться» напоследок?

Валерку утомил столь длинный и содержательный разговор, он только ласково посмотрел на меня, и его лицо медленно расплылось в абсолютносчастливой улыбке.

Зайдя в магазин, я увидел там Отца Андрюху, беседующего с Натальей, он пришёл отовариться продуктами после ночной смены. Мы вместе вышли измагазина. Кивнув на банку пива в моей руке, Андрей весело спросил:

— Восстанавливаешь здоровье? Хорошо вчера посидели у старшины?

— Да уж…

Что ещё я мог сказать?

Мы прошли мимо Валеры, который всё с тем же блаженным видом сидел на крылечке. Я не удержался и шепнул Андрею:

— Как мало алкоголикам надо для счастья! Иногда я им завидую, ей-богу.