Она не могла смотреть на него и понимать, что больше никогда не почувствует его объятий, никогда не прижмется к его широкой груди, не услышит биение его сердца или как он произносит ее имя. Никогда не будет его насмешливого «принцесса». Она не хотела думать, что они больше никогда не проснуться вместе в одной постели, что он больше не прижмется к ее спине, не скользнет в нее…
Она дала волю слезам. Образы Данте заполнили ее воображение: на его катере, когда она его отчитывала, в его каюте, когда он медленно скользил поверх ее тела, на аукционе, когда он так ловко заводил публику, одаривая всех сияющей улыбкой, как он кружил ее в воздухе, когда они гуляли по пляжу в Литтл-Хоук.
Сильные, молчаливые рыдания разрывали ее тело, ломали душу.
Она вытерла рукой глаза, нос, щеки. Собрала свою сумку, проверила, на месте ли паспорт и телефон.
Она огляделась. Весь сегодняшний день пробежал перед глазами. Это вызвало новую волну боли. Она не могла смотреть на вещи, сиротливо валявшиеся по всей комнате. Его вещи, которые она больше никогда не увидит.
Она прошла по ковру, поднялась на три ступеньки, прошла по паркету, нажала кнопку на панели и стала ждать лифт.
Люси вошла в лифт, обернулась. Двери закрылись. В зеркальной поверхности она увидела свое отражение. Одна.
Дверь в ванную комнату открылась. Пар ворвался в пустую комнату.
Глава 12
Он не знал, когда начал вновь воспринимать окружающий его мир, не знал, когда пелена, окружавшая его, начала спадать, и он начал слышать, что ему говорят. Что он изменился, потерял свою «искру», что бы это ни значило. Что он стал сильнее, яростнее, злее.
Все это было правдой. Ему не за что извиняться. Либо так, либо ему придется сдаться, подвести команду и Марко. Он должен был выиграть матч в Дубае, чтобы закрепить за собой звание лучшего игрока, чтобы поднять свою ценность. Бренд «Эрманос Эрмида» теперь его. И только потому, что его сердце было вырвано из его тела, это не значит, что он должен причинить такую же боль кому-то другому.
У любого поступка есть светлая сторона. Даже в полнейшей темноте есть луч света. Пока он его не видел; не знал, когда увидит, но был полностью уверен, что когда-нибудь увидит его.
«Все когда-нибудь заканчивается», – говорил его дед. Даже когда он позвал его в свой кабинет и спросил, что произошло с часами. Даже когда Данте отказался рассказать ему, почему он их заложил в ломбард, – не потому, что боялся, а потому, что не хотел, чтобы его деду было за него стыдно.
Не сработало. Он дал ему деньги, чтобы Данте выкупил часы. Эти деньги Данте потом отработал, вкалывая каждую свободную минуту в другом городе, чтобы никто не узнал его.
Время пришло. Когда ему нужно было отвлечься, он работал на износ, до тех пор, пока мышцы не начинали болеть от усталости. Он работал грузчиком, рисковал жизнью на высотных стройках, потому что именно этого он и заслуживал. Селин умерла. А он понял, что был просто еще одним привилегированным учеником в одном из ее классов.
Он ждал, когда же полиция приедет за ним. А потом пошел к ним сам. Они велели ему «содействовать» при расследовании. Он знал, что дед тоже «посодействовал». Но это никогда не упоминалось. Ни у кого не возникло подозрения, что мисс ди Россо связывало с Данте что-то помимо учебы.
Дни сменялись неделями, месяцами, годами. Пока ее образ окончательно не размылся в его памяти.
Но сейчас… эта боль… Его тело было в агонии, как и его сердце. Но он не давал себе никаких послаблений. Никто не увидит его шрамов, его боли. Светлая сторона заключалась в том, что он еще в состоянии двигаться, держаться в седле, лупить по мячу и забивать голы. Он смог заработать неплохую сумму, удачно вложить деньги и вернуть Литтл-Хоук заслуженную известность. Он должен. Он возродился. Он был на коне в прямом и переносном смысле. Он был у всех на виду. И его не остановить.
Герой.
Он вышел из клубного домика. Как обычно. Теперь все это было его каждодневной рутиной, частью его жизни. Это заставляло шестеренки его жизни вертеться. Бег на пляже, который она провозгласила своим любимым. Она была везде. Во всем.
Дурак! Какой дурак! Он думал, что это Люси влюбилась в него без памяти. Он так беспокоился, что она попытается заманить его в свои сети, подцепить на крючок, что не заметил, как сам влюбился в нее.
– Привет, красавчик!
Он обернулся на звук голоса Марко. Даже эти слова на мгновение пронзили его сердце. Он снова вспомнил, как вышел в пустую комнату в их последний день в отеле.
– Как дела? – отозвался Данте, замедляя шаг, чтобы друг его догнал.
Друг, с которым он мог разговаривать на любые темы, кроме Селин. А теперь еще и Люси.
– Я иду в бар «У Бетти». Хочешь со мной?
– Нет. У меня еще куча дел на сегодня.
Они шли вместе, наслаждаясь вечерним солнцем.
– Ну да, конечно. Трава сама себя не посчитает.
Данте остановился, повернулся, чтобы посмотреть на Марко, который продолжал идти.
– Что это значит?
Марко пожал плечами, оглянулся на него.
– Ну, это вроде как бестолковое времяпрепровождение, которому ты себя решил посвятить. Вместо того чтобы двигаться дальше, забыв о ней. Или ты хочешь сказать, что она «та самая»?
Данте уставился на него, пытаясь понять, что тот говорит.
– Я имею в виду, да, она красива, что неудивительно. И у нее очень красивое тело… ладно, у нее отличное тело и грудь, но она не…
Данте не знал, что случилось, пока не увидел, как его лучший друг смотрит на него жалостливыми глазами, держась за щеку, на которую пришелся удар. Синяк начал расцветать под ладонью, струйка крови сбежала из уголка рта. Кулак Данте защемило, и он посмотрел на красный след, который на нем образовался.
– Черт, отличный апперкот.
– Что ты сказал? Ты не достоин дышать одним с ней воздухом, ты, кусок дерьма.
– Ну, кажется, нас двое, – прошамкал Марко, еле шевеля отекшими губами. – Зачем ей тратить свою жизнь в ожидании такого лузера, как ты, если она настолько хороша?
Данте снова размахнулся, но на этот раз Марко заблокировал удар. Они боролись, толкались, пятками вздымая пыль.
– Ты победил меня один раз, второй раз я не поддамся, – прошипел Марко. – Почему бы тебе не направить всю эту энергию в правильное русло и не вернуть ее? Дай нам передышку. Бог свидетель, нам это необходимо. Мы лицезреем твое унылое лицо уже
