— Ну, с Богом, — сказал начальник станции, — никогда еще не пил воду, которой полмиллиона лет.
— Сколько? — спросил док.
— Пятьсот тысяч лет! Еще никаких динозавров на Земле не было. Наливай, Костя.
— А кто будет первым пить? — спросил Александр.
— Я думал, что мне придется, — сказал Борис Борисович. — Все же я начальник, но сегодня у нас есть док, который, как доктор, человек бесполезный, — он и будет пить первым. Чувствуешь док, какое доверие мы тебе оказываем.
— А может лучше снегом? — с дрожью в голосе, произнес док.
— Решение принято. Начальник здесь я! — строго сказал Борис Борисович. — А на полярных станциях, как в армии, приказы командиров не обсуждаются.
Все сели на свои места.
— А может, товарищ командир, можно без воды? — жалобно спросил док.
— Ты же, Леха, вроде как доктор, — сказал Костя, — и должен знать, что если ты выпьешь стоградусный спирт, то он заберет воду из твоего организма. Наступит обезвоживание, и ты можешь умереть!
— Да-да, Костя прав! — сказал начальник станции. — Ты можешь умереть! Все, пей док!
Док зачем-то встал и, горько вздохнув, отхлебнул из кружки спирт… и застыл с открытым ртом, из глаз его не бежали слезы — они остекленели. Он умер!
— Черт! — закричал начальник станции. — Забыли, такую мать, что он не полярник и не хирург и не умеет спирт пить! Лейте воду ему в рот!
Костя схватил тарелку с водой, Александр, обхватив голову Лехи сзади, задрал ее лицом кверху, Иван и Евгений схватили дока за руки, чтобы не брыкался и Костя вылил всю тарелку в рот Лехи. Изо рта повалил пар.
— Я же сказал — химическая реакция с выделением тепла, — весело сказал Костя.
Леха сразу обмяк. Полярники посадили его на стул, и он так и сидел с остекленевшими глазами и с открытым ртом.
— Может, я зря его первым-то заставил пить? Все-таки не полярник, опыта в таких делах никакого, — сказал Борис Борисович. — Как бы чего…
— Поздно, Борисыч. Будь, что будет. Если помрет, скажем, что самостоятельно вышел на воздух и замерз, отогревали, растирали спиртом, но не смогли спасти, — спокойным голосом произнес геофизик Евгений.
— Тогда, ладно, — согласился Борис Борисович, — тогда продолжим.
Костя с легкостью управлялся с котелком и кружками. Одно слово — химик! Воды вновь набрали и с удовольствием, на выдохе, выпивали спирт, закусывали салом и занюхивали хлебом — берегли, а вода была божественная, особенно, когда представляли, что ей полмиллиона лет.
Сидели часа два, когда вдруг, Леха открыл глаза и произнес ровным трезвым голосом:
— Я сосчитал!
— Чего сосчитал? — спросили все хором.
— Сколько спирта залили в скважину.
— И сколько? — засмеялись все.
— Двести сорок четыре целых и девять десятых литра. Плюс-минус погрешность, литров десять, — четко произнес Леха.
— Ты, док, как это сосчитал, если ты о скважине, да и об озере ничего не знаешь? — спросил геофизик Евгений.
— Не знаю. Правда… Налейте еще.
— Ого, — сказал Костя, — наш док быстро привыкает к всему хорошему.
Леха выпил и сразу же запил большим количеством воды, после чего, отдышавшись и, смахнув выступившие слезы, спросил:
— А, что это за скважина?
— Ты же сосчитал объем спирта? — удивился Евгений.
— Я не знаю, откуда эта цифра появилась в моей голове. Просто возникла и все.
— Тогда, док, слушай, — начал начальник станции. Говорил, как сказку рассказывал. — Про это озеро еще сказал академик Капица. Это, у которого папа был академик Капица и брат академик Капица. В то время в Антарктиде станций еще никаких не было! Все Капицы — умницы!.. Начали бурить в восемьдесят девятом. Бурят нашим антарктическим летом. В две тысячи восьмом году бур оторвался. Пришлось расширять скважину, и сменить технологию бурения — лед уже не бурят, выжигают особым кольцом. По-видимому, они добурились до озера, раз трубу вывели и кран поставили. Вообще-то, это открытие мирового масштаба — вода возрастом полмиллиона лет! Представляешь док, как тебе повезло!
— Не уверен, товарищ Борисыч — заплетающимся языком сказал док.
— Ты, что это себе позволяешь? Какой я тебе Борисыч?! — начальник станции гневно посмотрел на Леху, но, по-видимому, поняв, что тому угрожать уже бесполезно, сказал: — Впрочем, не переживай, мы все, в случае чего, рядом с тобой ляжем. Запомни — для полярника нет лучшей могилы, чем остаться здесь, во льдах Антарктиды. Тысячелетия пойдут, а твое тело все будет нетленным. Считай — бессмертие!
— А, что… отсюда домой не увозят? — с дрожью в голосе спросил Леха.
— С Антарктиды-то? — нет! В этом-то и вся прелесть: нет этой херни со слезами, могилками и венками. Слезы высохнут, цветы завянут, могилки разрушатся, тебя забудут, а ничего нет более неприглядного, чем неухоженные могилы. На Западе, говорят, за могилами надо ухаживать и платить. Не платишь — сносят. Потому и порядок… Налей, Костя, — сказал Борис Борисович.
Все сдвинули кружки.
После очередной порции спирта, Леха, которого развезло так, что он уже два раза падал со стула, промямлил:
— А что, в Антарктиде зимуют только с Петербурга?
— Зимуют, конечно, разные люди, но в основном питерские. Ты хоть знаешь, что в Ленинграде находится музей Арктики и Антарктики? Раньше же в Антарктиду ходили только кораблями из Ленинграда, да и управление Северным морским путем было в Ленинграде. Так что, док, к обеим макушкам планеты ближе всех добираться из Ленинграда. Кто бы чего не говорил, а нравится мне это имя у города. А насчет «непитерских», то Алексей Трешников был с Ульяновска, Василий Семенович Сидоров, где-то со средней полосы. Оба Герои Социалистического труда. Сидоров шесть раз зимовал на Северном полюсе, и пять раз в Антарктиде, и здесь на Востоке зимовал. И я с ним зимовал. Вот мужик был!.. — Борис Борисович вздохнул. — Какое великое время было, а какие люди!..
— А я думал, что самый знаменитый полярник — тот, которого все время по телевизору показывают, с большой седой бородой, депутат и герой, — сказал Леха.
— Ты, док, говоришь о главном полярнике? Да, он полярник до мозга костей, наш, ленинградец, блокадник, представитель президента во всяких полярных делах, но… он начальник! И зимовал-то он всего один раз на Северном полюсе и совсем мало — льдина под станцией раскололась, и пришлось их срочно вывозить. Но прославился: объявил станцию первой комсомольской и послал об этом поздравительную телеграмму, то ли на съезд комсомола, то ли на съезд КПСС. Потом в Тикси работал,
