— Боже мой! — восхищенно прошептал док. — Сам господин премьер приедет. Эх, жаль, рассказать некому.
— Не господин премьер, а товарищ председатель правительства. Не вздумай такое ляпнуть при встрече. Впрочем, тебя док можно и изолировать, — ты и на полярника-то не похож. У тебя даже бороды нет. Я думаю, в бане запрем... А расскажешь, когда домой приедешь… Также сообщают, что с председателем правительства прибудут министры, послы и много журналистов из разных стран. Всего три самолета. Первый прилетит одиннадцатого с сотрудниками для подготовки приезда самого председателя.
— Знаем мы этих сотрудников. И имя ему Комитет! — торжественным голосом сказал Иван.
— Помолчи-ка, — строго сказал Борис Борисович. — А ты, что хотел? Это же первое лицо государства! Понимать надо… Все. Отбой. Всем спать.
IV
Следующие два дня прибирали дом. Полярники выносили накопившийся за десятки лет хлам и мусор и недовольно ворчали: «Раньше, значит, нужно все было, а из-за какого-то премьера выбрасывать? Ничего, Борисыч, все обратно внесем. Торжественно!..» Помыли полы и посуду, на столах засверкали колбы и склянки. Благо воды было достаточно — носили из буровой ведрами. Все работали без устали, отрываясь только на прием еды, которую готовил док. Готовил он отвратительно! Свиней в Антарктиде не держат, да и то, вряд ли они стали бы есть эту стряпню. Пришлось вскрывать банки с консервами и ломать шоколад, они были отличного качества — еще советские. Прибирались, не забывая выполнять все исследовательские работы, ради которых они проделали такой огромный путь из России, сюда на южную макушку планеты.
За поздним, почти ночным чаем, док спросил:
— А что это за домик маленький, там, на улице стоит?
— Это старая уборная, — сказал Борис Борисович.
— Какая уборная? Как это можно делать на морозе? Там же оно, не долетев, замерзнет? — ужаснулся док.
— А применялась особая система туалета. Вырывалась круглая яма. На нее ставился домик с «очком». Над ямой ставился железный круг с ручкой для поворота, все падало на этот круг — замерзало моментально, потом все скалывали ломами и круг переворачивали, и так, пока яма не заполнится. Потом домик переносили. Это сейчас, вот, в тепле! Ты бы, док, прежде, чем ехать сюда, почитал моего друга Юру Сенкевича. Земля ему пухом! Он об этом отлично рассказал. Он здесь, на Востоке, в шестьдесят седьмом зимовал.
— Боже мой! А когда восемьдесят градусов? Тогда как? — не переставал спрашивать док.
— Человек ко всему привыкает, — сказал начальник станции и спросил: — Док, у меня что-то живот болит и болит, и не отпускает. Посмотри.
Все насторожились. Борис Борисович лег на диван и оголил живот. Док неумело ткнул в живот пальцем.
— Ой! — ойкнул в полной тишине Борис Борисович.
— Беда, товарищи! — произнес, бледнея лицом, док. — Кажется это аппендицит?
— Говорил же я Леньке Рогозову — удали! Не успел. И что делать док?
— Не знаю, Борис Борисович, я ведь не хирург, я даже не врач, я и скальпель-то в руках не держал, — только несколько раз накладывал швы при кровотечении после удаления зуба. И всё!
По домику пронеслось, отдаваясь эхом в душе каждого полярника, страшное слово: «Беда!»
— Надо холод положить на живот и хирурга вызывать, — сказал тихим, поникшим голосом док.
От холода Борису Борисовичу стало чуть лучше, он уже хотел отменить сеанс связи, но док воспротивился и настоял, чтобы радист Александр связался с Мирным, заявив, что если срочно не оперировать товарища начальника станции, то может начаться перитонит и…
Состоялся сеанс радиосвязи:
— Восток вызывает Мирный, Восток вызывает Мирный— сказал, сжимая дрожащими руками микрофон, радист Александр.
В динамике затрещало, заухало, заскрипело, кто-то долго кашлял, и наконец, прозвучало издалека:
— Восток, Мирный на связи.
— Мирный, у нас начальник станции заболел. Подозреваем аппендицит.
— Так у вас же доктор есть. Пусть лечит.
— Какой доктор? Вы кого к нам послали? — он же зубной врач!
— И что? Раз клятву Гиппократа давал — обязан лечить.
Радист Александр повернулся к Лехе и спросил:
— Ты, док, клятву давал?
— Нет. Я же не врач, — ответил тот.
— Мирный. Он клятву не давал, он не врач, — сообщил далекому Мирному Александр.
— Как не врач? — удивились на далеком Мирном и сильно-сильно закашлялись. От удивления. Наверное.
— Мирный. Он зубной врач, вроде фельдшера.
— Ни хрена себе! А кто его к вам послал? — вновь удивились на Мирном.
— Вы же, с Мирного и прислали.
— Да? Мы? — искренне удивились на Мирном.
— А кто еще? Не американцы же. Давайте, высылайте врача-хирурга самолетом, пока зима еще не наступила.
— У нас нет самолета. Единственный самолет сломался, ждем, когда пришлют запасные детали. Обещали через два месяца. Придется вам ждать одиннадцатого декабря. Тогда к вам прилетят сотрудники этого… ну вы сами знаете кого.
— Это же четыре дня! — замахал руками Леха.
— Вы что? — крикнул в микрофон радист Александр. — Это же четыре дня! Доктор говорит, что может, начаться перитонит и… сами понимаете…
— Ничем не можем вам помочь. Может проконсультировать вашего врача?
— Док, тебе консультация нужна? — спросил Леху Александр.
— А, что она мне даст? Я никогда и никого не оперировал. Я даже ни разу не видел, как это делается! — паническим голосом ответил док.
— Мирный, доктор говорит, что она ему ничего не даст. Он ни разу не видел, как это делается, — сказал Александр.
— Ну, подождите четыре дня. И без паники. Мы подумаем, как вам помочь. Держите нас в курсе. Но старайтесь рассчитывать на собственные силы. В конце концов, через пять дней прилетит… сами знаете кто…
— Вы, что там, совсем?.. Он же не хирург?.. Может с санно-гусеничным связаться, развернуть?
— С ними связи нет. И вы там, поосторожней в эфире-то. Открытым же текстом говорите. Вас же американцы могут услышать.
— И что — помогут?
— Восток, вы так не шутите… Конец связи.
Все смотрели друг на друга. Бессилие железной рукой схватило за горло этих сильных духом людей. У всех появились слезы на глазах.
— Слушайте, у Льва Толстого этого казака от ранения в живот, чем лечили? — сказал Евгений. — Он порох с водкой пил. Может, попробуем?
— Ты, что, Женя. Да у нас и пороха-то нет. Не на льдине в Арктике, чтобы от белых медведей отбиваться. А чем, кстати, закончил тот казак? — спросил Борис Борисович. Лицо его кривилось — болел живот.
— Не помню.
— Вот то-то и оно… И я не помню… Поройся в библиотеке, там Толстой есть. Узнай… Вот спиртика бы выпить — болеть меньше
