— А представляете, как сейчас мы будем мыться? Воды-то — хоть залейся! — сказал Иван.
— А я, как чувствовал — побольше веников прихватил, — сказал Евгений.
— Док, ты, потом, когда в России в каком-нибудь аэропорту увидишь человека с веником, то знай — это не Женя Лукашин опять Ленинград с Москвой перепутал, это северяне в Амдерму, на Диксон или в Тикси летят! — сказал, с теплотой в голосе, начальник полярной станции Борис Борисович.
III
Ближе к ночи, взяв с собой котелок со спиртом и кастрюлю воды, полярники (Леху пришлось тащить на себе), прикрыв лица шарфами, перешли в свой дом — одноэтажный, построенный из деревянных панелей большой балок. Дом был занесен снегом по самую крышу и к входной двери вел высокий, с рост человека, прорытый в плотном, многолетнем снегу туннель. В домике у каждого была своя кровать, а у начальника станции диван. В самом конце домика находилась небольшая кухня с плитой, работающей от баллона с природным газом. В центре комнаты стоял стол и несколько стульев. Все было старым… ветхим. В одном углу, на столе, стояла большая, с множеством рычажков и вращающихся ручек рация с ключом для отбивания азбуки Морзе. Это было рабочее место радиста Александра. В другом углу на проженном во многих местах столе громоздились какие-то колбы, пробирки, бюретки на железных штативах. Это было хозяйство океанолога Константина. В третьем, на двухтумбовом столе, заваленном исписанными формулами и графиками бумагами, громоздился большой непонятный прибор. На нем делал какие-то измерения геофизик Евгений. В четвертом углу, на большом столе, обитом зеленым сукном, отчего похожем на бильярдный, опять стояли пробирки и какие-то измерительные приборы. Здесь колдовал инженер Иван. К домику полярников примыкали пристройки: в одной работал дизельный генератор, в другой был склад для продуктов. Опасаться за еду не приходилось — ничего живого на тысячу верст от станции не было. Вокруг была снежная пустыня! И еще была самая любимая постройка на любой полярной станции — баня. Всего-то три на три метра, но был электрический нагреватель, обложенный большими речными камнями, привезенными сюда аж с берегов Невы. На стенах бани висели березовые и дубовые веники. Воду нагревали в большой бочке — резали пилой плотный как камень снег и растапливали.
Придя в свой дом, полярники, раздевшись, стали пить чай с сухой малиной и привезенными сюда, на южную макушку планеты, уже засохшими, но от этого не менее вкусными домашними пирожками, испеченными любимыми, заботливыми руками их жен. По своему опыту они знали, что ностальгия по дому бывает в первый, и особенно, в последний месяц зимовки.
— Ну вот, первый день прошел, — сказал начальник станции. — Осталось всего-то ничего — чуть меньше года. Ох, что-то у меня нехорошо в животе, побаливает чего-то справа. С непривычки, наверное, или переволновался от радости, что домой доехал. Для меня Антарктида — дом родной. Я в городе жить не могу — задыхаюсь. Давайте, товарищи, ложится спать.
Вдруг заработала радиостанция. В ней что-то защелкало, заискрились лампы, из динамика сквозь треск раздалось далекое: «Мирный вызывает Восток. Восток ответьте Мирному. Мирный вызывает…»
— Чего это они во внеурочное-то время? — сказал радист Александр. Сел за свой стол, надел наушники и сказал:
— Восток на связи. Слушаем вас Мирный.
— Восток, где начальник станции?
— Здесь, рядом.
— Восток, настройтесь на волну «х», вам будет передано экстренное сообщение.
Александр покрутил ручки рации, настраивая ее на нужную волну, взял карандаш и когда в наушниках полились точки и тире, стал записывать. После окончания приема зашифрованных слов, отбил ключом сигнал, что радиограмма принята. Никто не спал. Начальник станции ходил из угла в угол, курил трубку и нетерпеливо поглядывал на радиста, ожидая, когда же он расшифрует полученную радиограмму. По мере расшифровки на лбу Александра проступал пот, который он смахивал ладонью, лицо его то краснело, то становилось смертельно бледным; в конце, он, шевеля губами, еще раз перечитал то, что прилетело по эфиру за тысячу километров, поставил время и дату, расписался, положил расшифрованную радиограмму в конверт, заклеил и протянул начальнику полярной станции, сказав в наступившей полной тишине:
— На ваше имя, товарищ начальник полярной станции Восток. Совершенно секретно.
Борис Борисович взял конверт, нервно оторвал край, достал листок, отошел в сторону, надел очки и начал читать, тоже шевеля губами, потом снял очки, лицо его было бледным, он, дрожащим от волнения голосом, спросил у радиста Александра:
— Вы, товарищ радист, все правильно расшифровали?
— Все правильно, товарищ начальник полярной станции Восток. Я перепроверил, — четко по-военному ответил радист Александр.
— Что — война? — спросил пьяный док.
— Хуже, товарищи, — тихо сказал начальник станции. — К нам едет председатель правительства страны.
— Зачем? — спросили хором, вмиг протрезвевшие полярники.
— Открывать пробуренную скважину!
— Когда едет, командир? — спросил Иван.
Начальник станции загнул пальцы.
— Через семь дней, — сказал он. — Двенадцатого декабря.
— Двенадцать, двенадцать, двенадцать! — произнес Александр. — Календарь народа Майя на этой дате заканчивается.
— Мы не майя и не в Америке, — строго
