— Есть нельзя, спирт можно, — растеряно ответил док.
— Спасибо, док. Товарищи, накройте стол, — попросил Борис Борисович.
Полярники быстро придвинули к дивану стол и стали нарезать хлеб, колбасу, сало.
— Док, сбегай, принеси воды, — попросил Борис Борисович.
— Я сейчас, я мигом! — Док схватил ведро и выбежал из домика.
— Пока его нет, я вот, что вам скажу, — тихо проговорил, оглянувшись на входную дверь, начальник станции. — Вы ребята на Леху не обижайтесь — он же не хирург. Он даже не врач — одно название… Эх, пропала Антарктида. Мы уйдем и все, не будет нашей страны больше в Антарктике! Шестьдесят лет коту под хвост. Никто зимовать не хочет. Давайте выпьем. Если что со мной, — вы знаете, что делать…
Док отсутствовал долго, а когда, покачиваясь, вошел, ведро было наполненным лишь до половины.
— Тебя, док, только за смертью посылать, — сказал Иван. Леха не обиделся, спросил серьезно:
— Скажите, а от предыдущих докторов инструмент хирургический остался?
— А тебе зачем? — удивился Евгений.
— Так надо же оперировать товарища начальника. А я врач.
— А меня-то ты, док, спросил? — спросил Борис Борисович. — Неужели ты думаешь, что я к тебе под нож лягу?
— Ляжете. Еще и просить будете.
— Ты, док, лишнего, что ли там, на буровой, хлебнул?
— Ну, если и хлебнул, то водички. Где здесь лежит инструмент?
— О, господи! Поищи там, где слесарные инструменты лежат. У нас же доктора всё с собой везут, — оторопело сказал начальник станции. — Товарищи покажите ему. Тут же с предыдущей экспедицией… был хирург, может что осталось? А ты, что, правда… Алексей… решил меня оперировать?
— Я обязан, товарищ начальник полярной станции! Вы мне спирта-то немножко налейте. Но только немножко, чтобы голова свежая была. И всем советую не перебирать — работа для всех найдется.
— Что-то там, на буровой, с доком произошло? Какой-то он не такой стал, необычный, — сказал Евгений и покрутил пальцем у виска.
Дока проводили в угол, где лежали книги и видеофильмы. Он перебрал книги, отложил две, громко сказав:
— То, что надо! Оперативная хирургия и хирургия органов брюшной полости.
Борис Борисович полулежал на своем диване, держа на животе завернутый в полотенце кусок льда. Полярники сидели за столом и грустно переговаривались.
Док долго гремел, перерывая шкафы и ящики, потом подошел к дивану.
— Разрешите доложить, товарищ начальник полярной станции, — сказал он.
Все, остолбенев, смотрели на него.
— Разрешаю, — серьезным голосом ответил Борис Борисович. Ему-то было не до смеха.
— Я собрал необходимый инструмент и шовный материал. Часть у меня была с собой. Стерильные бинты мы используем на салфетки и тампоны. Мне нужны все чистые простыни. Здесь, кстати, даже есть три хирургических халата. Помните фильм «Знахарь»? Я его один раз, случайно, видел. Я сейчас все прокипячу, потом залью спиртом, потом высушу на морозе. Сами же говорите, что здесь нет микробов. Инструменты я подобрал, отмоем, прокипятим и обожжем в спирте. Кстати, спирта нам много понадобится — пусть Иван наберет. И воды побольше надо принести… Завтра будем оперировать!..
— А наркоз, док? — спросил Борис Борисович.
— Так у меня чего-чего, а новокаина достаточно. Я же зубной врач. У меня с собой и шприцы, и пара зажимов, и иглодержатель с иголкой, и кетгут с шелком есть. Я когда к вам собирался, забрал все на Мирном, сам не знаю зачем. Остальное я здесь нашел… Один вопрос уже ко всем: кто боится крови?
— Честно признаюсь — я боюсь. Я в обморок упаду, — сказал Константин
— И я тоже, боюсь, — сказал Евгений.
— Тогда, Константин и Евгений будут работать санитарами.
— Хорошо, — обрадовались те.
— Вам, Борис Борисович, ничего больше не есть. Пить только воду, но и то, чуть-чуть. Оперируем завтра утром.
— Док, а ты чего это, здесь раскомандовался? — спросил Борис Борисович.
— Товарищ начальник полярной станции, все, что касается медицины — это моя компетенция. И прошу мне не мешать, а наоборот, приказать товарищам полярникам помогать мне.
— Я не могу смеяться — у меня живот болит, но ты мне напомнил Леню Рогозова. Ну, почему он мне аппендицит не вырезал? — Борис Борисович криво улыбнулся и, охнув, схватился за живот.
— Вот мы завтра и исправим эту ошибку, — серьезным голосом произнес док.
— А если я откажусь?
— Мне, товарищ начальник полярной станции, ваше согласие не нужно. Здесь, как на войне! Я обязан сделать все возможное для вашего спасения… — док помолчал и тихо добавил: — Все будет хорошо, Борис Борисович.
— Ох, Алексей… — произнес Борис Борисович. В голосе его прозвучали нотки уважения.
Весь оставшийся вечер и полночи док что-то мыл, чистил, кипятил, вымачивал в спирте, вымораживал на улице. Остальные полночи он, как студент-отличник, штудировал наизусть технику операции удаления аппендикулярного отростка.
Никто в эту ночь не спал. Помогали мыть и стирать. Ходили курить в дизельную, — в жилом доме док курить запретил.
Начальник станции не спал из-за усилившихся болей. Он понимал и все понимали, что док — единственная надежда на его спасение.
Док несколько десятков раз показал каждому полярнику его действия во время операции. До автоматизма не довел, но все-таки к утру получалось уже неплохо: знали, куда направить свет, могли отличить зажим от ножниц и тампон от салфетки…
Утром Борису Борисовичу стало совсем плохо: он стал стонать, заговариваться, просить еще спирта, прощался со всеми, требовал бумагу и ручку, чтобы написать завещание.
Весь домик отдраили, как палубу корабля. Два стола сдвинули, вымыли щетками с мылом, промыли спиртом. То же самое сделали с еще одним столом, который док назвал «инструментальным».
Когда док разрешил больному выпить немножко спирта, начальник станции мертвой хваткой схватился за посудину руками, громко, как собака, хлебал — отрывать пришлось, но зато, после, с легкостью согласился лечь на стол.
Док, вначале, простерилизовал руки своим помощникам — Александру и Ивану, одел их в халаты и маски. Иван стал за операционный стол, а Александр за «инструментальный», где лежали завернутые инструменты, операционные простыни и сделанные ночью доком салфетки и тампоны. Все подняли, как учил док, руки до уровня груди и так замерли. После, док сам намылся, не жалея, обработал свои руки спиртом, оделся, попросил Костю и Евгения завязать ему сзади халат, накрыл голый живот Бориса Борисовича простыней с разрезом, — разрез он сделал заранее, смазал несколько раз живот спиртом и дрогнувшим голосом произнес:
— Новокаин!.. Скальпель!.. Засеките время… Больной не бойтесь, все будет хорошо!..
Операция удаления отростка заняла, от разреза до наложения последнего шва, двадцать минут!
