— Точно?
— Да… Иди к нему. Он ждет.
Эрнест скрылся за дверью кабинета, а Дюваль снова направился в регистратуру. И если бы Шаффхаузен сейчас мог увидеть его лицо, он, наверное, изрядно бы удивился. Жан Дюваль улыбался, и эта улыбка была счастливой.
Шаффхаузен вернулся домой в разбитом состоянии. Эта неприличная история с Дювалем и Вернеем затронула его несколько сильнее, чем ему бы хотелось. Но он не желал думать о ней и теперь, когда назавтра предстояло разбирательство с Дювалем и, возможно, беседа с виконтом.
Поужинав в одиночестве (Жанна уехала в круиз по морю), он отпустил кухарку и переместился в гостиную, пить коньяк, курить и отдыхать перед телевизором. Попереключав каналы в поиске вечерних новостей, Эмиль устроился в кресле и закинул ноги на пуф. Приятная истома вкупе с коньяком начала овладевать его телом, и он даже немного задремал под привычную болтовню телеведущих…
«А мы переходим к новостям большого кино. Во вторник вечером открытие нового кинотеатра прошло в Бордо, на открытии присутствовали видные деятели киноискусства, в том числе и наш любимый инспектор Жюф — блистательный комик Луи де Фюнес и единый в двух лицах, журналиста Фандора и гениального злодея-Фантомаса, неподражаемый Жан Марэ! Именно им досталась почетная роль перерезать ленту и открыть двери публике для первого киносеанса новой захватывающей приключенческой картины режиссера Андре Юннебеля, с интригующим названием «Фантомас разбушевался»!..» — вещал жизнерадостный молодой человек на фоне красивого здания с рекламным плакатом фильма. Из всего этого быстрого монолога усталый мозг доктора выхватил только два слова — Жан Марэ.
Шаффхаузен вздрогнул и открыл глаза, едва не расплескав коньяк. Вперившись в экран, он наблюдал за мельтешащими в нем черно-белыми фигурками, и назойливая, как оса, мысль крутилась вокруг имени актера, но никак не оформлялась в более-менее внятный текст.
Эмиль уже хотел было отмахнуться от нее, решив, что к имени Марэ его привлекла история с сегодняшним киносеансом, на котором тоже крутили «Фантомаса». Но вдруг его посетил инсайт необычайной силы: Бордо — через этот город поезда идут на Биарриц. А что если Верней встретил в поезде своего кумира? Это могло вызвать у него катарсис? Могло! Могло способствовать его защитной регрессии к отношениям трехлетней давности? Еще как!
Сопоставив даты, он обрадованно понял, что картинка сложилась полностью — Марэ наверняка приехал за день до торжественного события, а еще день спустя, как раз во вторник, у доктора на пороге «нарисовался» Эрнест Верней.
Шаффхаузен ощутил настоящий азарт сыщика. Теперь у него в руках была важная ниточка, связывающая внезапную перемену намерения молодого человека с его появлением в клинике Сан-Вивиан…
С этой мыслью доктор крепко заснул и наутро вместо разбитости, ощутил прилив вдохновения и сил. Теперь неприятный разговор с Дювалем уже не представлялся ему таким уж тяжелым.
Жан долго мялся у порога кабинета, не решаясь войти к патрону — словно там его уже ждала гильотина. Шаффхаузен заметил полоски тени под дверью и сам открыл ее перед молодым врачом:
— Входите, месье. Вы принесли мне отчет?
— Да, доктор Шаффхаузен… — промямлил он, покраснев и не смея глаз поднять, и протянул ему помятые листки.
Эмиль взял его отчет и отложил в сторону:
— Садитесь. — он сам подошел к книжной полке и снял с нее небольшую папку. Из папки доктор извлек несколько листков и дал их Дювалю — Будьте добры, прочтите заново этический кодекс, прежде чем мы продолжим.
Пока Дюваль читал, Шаффхаузен сел в свое кресло и бегло ознакомился с отчетом о лечении месье Вернея. В листке, описывавшем вчерашний день, ни словом не упоминался кинотеатр, только кусты, короткий и сухой анализ своих действий и действий Вернея, и далее — описание их задержания вплоть до появления в участке Шаффхаузена.
«Берет вину на себя, а про кино ни слова… Ладно же…»
Эмиль отложил отчет и только сейчас заметил, что Жан давно уже сидит неподвижно, закусив белую губу, зажмурив глаза и слегка покачиваясь на стуле.
— Месье Дюваль, будьте мужчиной, держите себя в руках. — призвал доктор, но тут же понял, насколько глупую фразу сказал. В ответ, разумеется, последовала десятиминутная истерика…
Когда Эмилю удалось несколько снизить градус переживаний ассистента, он решил повременить с разбором этических вопросов и кратко пояснил ему, что в интересах его собственного душевного состояния и клиники в целом, он временно переводится на работу с картотекой и документацией.
— Итак, через неделю вы мне представите архивные карты пациентов в отдельном несгораемом шкафу, а так же обновленные контактные данные по всем, кто проходил лечение в нашей клинике за последний год. Я так же вам дам перечень тех, кому вы должны будете позвонить и опросить на предмет самочувствия. Это все, приступайте сейчас же.
Дюваль встал, колени его дрожали:
— Доктор, я могу хотя бы надеяться, что вы не лишите меня практики?
— Ступайте, Дюваль, мы вернемся к разговору об этом позднее. Я пока еще не принял решения, но работайте на совесть.
Дверь за ним закрылась, но буквально через пол-минуты открылась вновь — на пороге стоял Эрнест Верней, бледный и серьезный, как никогда.
Шаффхаузен поприветствовал его так, как будто ждал, хотя на самом деле был вовсе не уверен, что его вечерняя интервенция даст такие скорые плоды. Дружелюбным жестом он пригласил пациента пройти к столу и присесть, и выжидательно замолчал.
— Доброе утро, доктор, — проговорил Эрнест, проигнорировав приглашение сесть. — Я хорошо обдумал нашу вчерашнюю беседу и признаю вашу правоту. Со мной действительно случилось нечто необыкновенное по пути в Биарриц… но я не рассказал вам об этом, и тем самым здорово все запутал. Вы знаете, что я хотел умереть, но не знаете, почему вдруг передумал, почему вообще приехал сюда к вам… И вот уже вы считаете меня эгоистичным ублюдком, а месье Дюваля — опасным для самого себя и для окружающих, чуть ли не насильником.
У него захватило дыхание, но, когда Шаффхаузен хотел что-то сказать, молодой человек предостерегающе поднял руку:
— Не прерывайте меня, прошу вас, второй раз мне будет гораздо труднее собраться с духом. Вы не желаете давать никаких гарантий, понимаю… Но я должен быть уверен, что моя откровенность не сделает Жану хуже, чем уже есть.
— Хуже, чем вчера или сейчас, ему уже вряд ли будет, — ровным тоном заметил Шаффхаузен
