Он прервал рассказ и положил руки на стол.
— А можно мне кофе и сигареты? Не обязательно переводить на меня вашу «гавану», сойдут и «галуаз».
Не говоря ни слова, Шаффхаузен набрал внутренний номер и попросил дежурную сестру принести две чашки крепкого кофе. Потом достал из стола портсигар и протянул его Эрнесту:
— «Галуаз» не держу, уж простите старого сноба. Так что придется вам курить «гавану».
Пододвинув к нему пепельницу, он встал и приоткрыл окно. С внешней стороны плотные деревянные жалюзи защищали кабинет доктора от яркого солнца, но теплый воздух тут же проник в помещение, вместе с ароматами райских кущ Средиземноморья. Чтобы организовать нужную тягу, он включил большой вентилятор.
Вернувшись в кресло, Эмиль тоже решил закурить, хотя обычно ритуал курения сопутствовал другим его занятиям, не связанным с консультированием. Хотя насчет Эрнеста он выступал уже в роли священника, принимающего исповедание…
Тут как раз подоспел кофе.
— Может быть, еще что-нибудь? — спросил Шаффхаузен, прежде чем отпустить сестру с пустым подносом.
— Ключи от рая, — усмехнулся Эрнест. — И бессрочный абонемент в «Лидо», хотя едва ли это вам что-нибудь говорит. (3) Но поскольку ключи проглочены драконом, а бессрочные абонементы разобрали счастливые сомнамбулы, достаточно кофе и сигарет.
Закурив, он постарался сосредоточиться, но события того памятного дня — точнее, вечера и ночи, — напоминали сейчас рассыпавшуюся мозаику калейдоскопа, и собрать их в единый узор никак не удавалось. И речь его не текла так же связно и гладко, как во время беседы с доктором в саду.
— Простите, если буду путаться и перескакивать с одного на другое — это не потому, что я хочу солгать или что-то утаить… Врать я умею гораздо лучше, чем рассказывать о некоторых вещах. Или, может, все дело в том, что я заснул как убитый, едва присел на нижнюю полку (4). Иногда мне кажется, что все случившееся и было сном… Или что я до сих пор сплю…
Он задумчиво отпил кофе, чертыхнулся, обжегшись, и едва не уронил чашку.
— Первый раз я очнулся от того, что ко мне подошли проверить билет, а заодно попросили документы — сами понимаете, выглядел я хреново. Потом я снова заснул, и крайне удивился, когда какой-то мужик стал трясти меня за плечо, и, делая страшные глаза, предлагать перейти в другое купе, и, даже, по-моему, в другой вагон… Дескать, у них случилась какая-то страшная накладка, и мне продали место, зарезервированное для какой-то там делегации. Сами понимаете, как весело мне все это было услышать — с учетом цели моей собственной поездки — и конечно, я послал его нахуй. Он встал в позу и начал что-то мне доказывать, грозить полицией и еще какими-то карами небесными, но внезапно заткнулся. И я услышал очень приятный голос, говоривший:
«Пожалуйста, месье, не беспокойте молодого человека. По-видимому, он очень сильно устал и нуждается в отдыхе. Я не собираюсь спать.»
Этот мудак в форме опять что-то залопотал, видно, очень уж был настроен меня вышвырнуть подальше, но мой любезный сосед — я его не видел, потому что лежал лицом вниз и вообще плохо соображал, что происходит — возразил:
«Ничего страшного. Он мне ничем не помешает, надеюсь, что и я ему тоже. Пожалуйста, принесите вечерние газеты».
Казалось бы, полная ерунда, месье Шаффхаузен. Но память — странный механизм, и я запомнил совершенно отчетливо каждое слово.
Доктор глотнул обжигающий кофе, с удовольствием закурил и представил себе мизансцену их встречи, действительно — случайной до судьбоносности.
«Вот так с богами и бывает — появляются ровно тогда, когда кто-то желает убраться из жизни. Но отчего же тогда не все самоубийцы так удачливы, как Эрнест Верней? Наверное, их боги проходят мимо, равнодушные к немому крику души… Что же заставило этого бога снизойти до страданий смертного?» — иногда у него включался внутренний диалог, но в основном Эмиль старался сохранять свое сознание и память чистыми от собственных идей, чтобы ничего не упустить. И даже сожаление о том, что ему не была известна давняя влюбленность Эрнеста в Марэ, попритихло, на время припертое к задворкам рассудка азартом исследователя. Он, как врач, еще наверстает свое, и да, Дюваль ему в этом поможет…
— То есть, вы уже довольно долго ехали в купе, и Марэ сел на поезд где-нибудь в Пуату? — задал он уточняющий нейтральный вопрос, в сущности только для того, чтобы подчеркнуть, что слушает своего собеседника с неослабным вниманием.
Эрнест пожал плечами:
— Я не знаю, доктор. Я же говорю — меня срубило тут же, как только я прислонился головой к валику. Но скорее всего, он зашел где-то на промежуточной станции, недалеко от Мийи или Рамбуйе, когда мы еще только выехали из Парижа.
Он закрыл глаза, обращаясь к памяти тела, снова погружаясь в пережитое там и тогда — цвета, звуки, запахи, прикосновения — и отчетливо понял, что там и тогда время для него действительно остановилось, как однажды остановилось солнце для Иисуса Навина. Да и в самом деле — где могла случиться подобная встреча, как не в зоне Безвременья, где условности и границы, выдуманные людьми для оправдания своей трусости, утрачивают всякое значение?
— Помню, сперва он спросил, можно ли ему присесть рядом, чтобы не взбираться наверх, потом — не помешает ли мне табачный дым. Потом он куда-то вышел, а когда вернулся… и снова сел… я решил все-таки повернуться и посмотреть на него. Вот тогда, месье, я в самом деле подумал, что у меня галлюцинации.
Доктор напряг воображение и представил себе, что испытал бы он на месте Эрнеста, окажись ему в подобной ситуации встретиться с кем-то из своих богов, к примеру, с воскресшим Фрейдом? Да, пожалуй, ему бы тоже подумалось, что он галлюцинирует…
— И вы даже ущипнули себя, чтобы проверить, что не спите? — спросил он.
— Ущипнул? Да я даже пошевелиться не мог… — вздохнул Эрнест. — Просто распахнул глаза и смотрел на него, как помешанный, не чувствуя ни рук, ни ног. Он сидел на краешке полки, чуть
