Нотариус удовлетворенно кивнул, что-то отметил на своих листках и снова занудил:
— Подтверждаете ли вы, что…
Эта пытка, называемая на корявом языке нотариального права «установление и подтверждение личности», или как-то еще, длилась по крайней мере четверть часа, пока Эрнест не начал понемногу терять терпение:
— Послушайте, месье Бертье, если вам нужна была подробная справка о нашем семействе, вам следовало запросить мэрию восьмого округа в Париже, или муниципалитет, или… что там запрашивают в таких случаях? — какую-то еще бумагомарательную контору! Вы сказали, что Жан просил вас поговорить со мной о чем-то важном, касающемся смерти доктора, а вместо этого затеяли игру в «правда-ложь»! Для чего вся эта чепуха?
— Секунду терпения, месье де Сен-Бриз, ну что вы за человек, право! Прямо порох!
Бертье погрозил собеседнику крючковатым пальцем:
— Сядьте, сядьте, дослушайте… Сейчас вы все поймете. Итак, ответьте на последний вопрос: готовы ли вы поклясться именем Республики, что виконт Луи-Эрнест де Сен-Бриз, сын графа Эжена-Мари де Сен-Бриза и художницы Элен Верней, рожденный от законного брачного союза, и художник Эрнест Верней — одно и то же лицо? Можете ли вы, в случае необходимости, предоставить доказательства, требуемые законом в подобных случаях — когда необходимо установить тождество лица, поименованного в официальной метрике, и лица, на протяжении многих лет называющего себя иначе?
— Я готов поклясться, хотя никак не могу взять в толк, с чего бы мне пришлось доказывать, что я — это я, — поговорил Эрнест, чье удивление все возрастало. — Если вы таким сложносочиненным способом пытаетесь дать мне понять, что я упомянут в завещании доктора Шаффхаузена, а другие наследники, коими, скорее всего, являются Жан и его супруга, не особенно этим довольны, то зря разыграли спектакль. Для меня это отнюдь не секрет.
— Ух ты! — Бертье всплеснул маленькими цепкими ручками. — Откуда же вам это известно? Неужели месье Шаффхаузен сообщил вам о своем намерении включить вас в круг наследников? Удивительно… просто удивительно, учитывая, насколько неохотно доктор обсуждал завещание даже со мной, представителем закона.
Верней поморщился. Ему в силу множества причин не хотелось откровенничать с этим скользким типом, так что он ограничился короткой ремаркой:
— Когда мы встретились на поминальном обеде, вы так рьяно намекали на некое «дельце», которое нужно поскорее обсудить, а месье и мадам Дюваль так менялись в лице при каждом вашем слове, что догадаться не составило никакого труда… особенно после того, как посыльный принес мне официальное извещение из вашей конторы.
— А вы внимательны, месье де Сен-Бриз, очень внимательны, ничего от вас не скроешь! Ну что ж, в таком случае, дела наши на сегодня покончены. Мне остается только уведомить вас, что завещание месье Шаффхаузена будет вскрыто и оглашено завтра, в три часа пополудни, в клинике «Сан-Вивиан», в рабочем кабинете доктора, и пригласить вас явиться точно к этому сроку, ни минутой позже.
— Благодарю вас, непременно явлюсь, — Эрнест поднялся со стула, торопясь покинуть душную контору, но Бертье снова остановил его:
— Погодите, месье! Экий вы быстрый, за вами не угнаться. У меня к вам еще одно дельце… хе-хе. Приватное дельце. Приглашение на обед к Дювалям. Просили передать вам в собственные руки.
«Крошка Цахес» жестом фокусника выудил из кармана узкий голубой конверт, тщательно заклеенный и аккуратно надписанный, и сердце художника невольно дрогнуло: он узнал округлые буквы и ученический почерк Жана.
Идея со званым обедом на второй день после похорон патрона была рискованной и весьма затратной с финансовой точки зрения, однако Сесиль сочла, что в нынешних обстоятельствах бездействие может обойтись ей гораздо дороже трехсот франков, вложенных в подготовку стола. Таков уж был характер этой властной женщины с негромким голосом и нежным лицом: встречая опасность, она не пряталась от нее, не замирала, как заяц в свете фар, а смело бросалась в бой и билась до конца. Но прежде чем открывать боевые действия против Эрнеста Вернея, который нежданно-негаданно перестал быть тенью из прошлого, постыдной тайной супруга, и обратился в реального мужчину из плоти и крови, Сесиль решила провести тщательную разведку.
Она правдами и неправдами, хитростью, посулами и угрозами вытрясла из Бертье все, что нотариус мог сообщить о виконте де Сен-Бриз, не нарушая профессионального кодекса, сама собрала сведения о художнике, которые только можно было добыть за столь короткий срок, и несколько раз подступала к мужу, с намерением вызвать его на откровенность — однако Жан молчал, как партизан на допросе.
Эта неожиданная скрытность и твердость Дюваля, обычно легко доверявшего супруге свои переживания, и овладевшая им странная мечтательность, пугали Сесиль больше всего остального. Сама того не желая, она узнавала в поведении Жана признаки мучительной лихорадки, любовного помешательства, что едва не поставили крест на его жизни и карьере двадцать лет назад. Жан спасся из дьявольской ловушки благодаря Сесиль, исцелился, остыл, нашел счастье в работе и покой в тихой семейной гавани… но стоило в эту гавань ворваться пиратскому кораблю под названием «Эрнест Верней», как загремели пушки, и благополучие Сесиль, с таким трудом построенное и ревностно охраняемое от посягательств, затрещало по швам. Как истинный полководец, она быстро собрала силы обороны, перестроила войска и приготовилась встретиться с противником лицом к лицу.
Семнадцать лет назад ей уже пришлось вести такое сражение с виконтом де Сен-Бриз, правда, заочное, и главным пробивным орудием, обеспечившим победу, стал доктор Шаффхаузен. Теперь она была лишена этой защиты — и оставалось только подивиться черному юмору Провидения, что и нескольких дней не промедлило с наказанием за грехи…
Семнадцатью годами ранее. Клиника «Сан-Вивиан».
Воскресенье прошло спокойно, и понедельник поначалу не сулил Шаффхаузену никаких тревог. Он приехал в клинику как обычно, и, позавтракав кофе и круассанами с вареньем, час времени посвятил работе с бумагами и счетами — рутине, которой обычно так любила заниматься Жанетт. Но она снова уехала то ли в Канны на музыкальный фестиваль, то ли в Монако на скачки. Эмиль давно уже не интересовался ни целью, ни маршрутами ее поездок, и закрывал глаза на все прочие увлечения жены, доставшейся ему вместе с клиникой. Лишь бы она не мешала ему работать и отдыхать так, как он привык.
После традиционного обхода и консультаций с родственниками больных, Шаффхаузен снова поднялся в свой кабинет, и принялся отбирать материалы для поездки на конференцию в Париж. Мысль завести для этой цели секретаря или персонального помощника не раз посещала его, но пока он еще не встретил никого, кто, по его мнению, подходил бы на эту роль на все сто процентов.
Все испортил звонок из Швейцарии. Звонила Сесиль Пети, с которой Шаффхаузен вступал пару раз в переписку относительно доктора Дюваля. Поинтересовавшись, насколько ему
