— Ах… ах вот как — «хорошим поводом»! Бессердечный мерзавец! Ты всегда был таким — эгоистичным сукиным сыном, думающим только о себе! А на меня тебе наплевать!
Жан сознавал, что кричит высоким, срывающимся, почти девчачьим голосом — именно так кричат и ведут себя манерные гомосексуалисты, которых он не раз видел в кино и у себя на приеме — но ничего не мог с собою поделать. Напряжение, боль и сильнейшее влечение, копившиеся годами подспудно в его израненной душе, взорвались, как пороховой погреб от неосторожно поднесенного запала, и теперь фрустрация вырвалась наружу клубами пламени и черного дыма…
— Да будь же ты справедлив! — взмолился и одновременно возмутился Эрнест. — В чем я виноват — что не хочу ссорить тебя с женой и ставить вас обоих в ложное положение перед вашими же гостями?
— Раньше тебя это не останавливало!
— За столько лет я мог измениться!
— Но не изменился!
— А ты?
— Что — я?..
— Если хочешь, бросай к черту это сборище и приезжай ко мне в Ниццу. Улица Пэрольер, 26. Выпьем, прогуляемся по городу, поедим мороженого на пляже, вспомним старые времена…
— Ты же знаешь, что я не могу… Хочу, но не могу… — горестно прошептал Жан, чувствуя, как слезы обиды обжигают края век — Эрнест поймал его в ловушку легко, как глупого кролика.
Потом они поговорили уже спокойнее — минут пять или семь, и этот диалог куда больше напоминал беседу друзей, давно не видевшихся, но сохранивших взаимное уважение и приязнь. Но освежающая прохлада благопристойности была для Дюваля не лучше, чем мистраль для нежных цветов миндаля, а званый обед, который с таким тщанием готовила Сесиль, утратил и блеск, и смысл…
Мадам Дюваль была превосходной хозяйкой — этого не стал бы отрицать и самый предубежденный человек; приема, устроенного ею почетным гостям в просторных, но довольно скромных апартаментах, не постыдился бы любой аристократический особняк на Ривьере. Меню, сервировка, манера подачи блюд и сами блюда были достойны высших похвал, а мадам Дюваль, сияя очаровательной улыбкой, прямо-таки лучилась гостеприимством и доброжелательностью.
Месье Дюваль, впрочем, являл собою зеркальную противоположность супруге: его мрачность, бледность и полная отрешенность от происходящего заставляли предположить, что этот моложавый и приятный мужчина страдает от какой-то тяжкой болезни, и очередной приступ некстати случился прямо перед обедом. Он едва прикасался к еде, пил только воду, а в беседе участвовал настолько через силу и настолько часто отвечал невпопад, что постепенно его оставил в покое даже нотариус, способный, кажется, разговорить и каменную статую.
Наблюдая за Дювалем не только с медицинским интересом (это было весьма удобно делать, поскольку их места за столом оказались рядом), Кадош легко обнаружил причину рассеянности и грусти хозяина дома: он то и дело посматривал на единственный свободный стул и пустой прибор, десятый по счету, так и не дождавшийся своего гостя.
«Эрнест не счел нужным придти. Не захотел быть в роли ярмарочного гуся. Какая невежливость, виконт, какое неуважение! Какая поразительная беспечность! Да, это повод хозяевам разочароваться, поскольку весь обед затеяли только из-за него, если Бертье говорит правду. На месте Дюваля я бы тоже огорчился, но не настолько явно. Что же из этого следует?»
Напрашивался интересный вывод — настолько интересный, что Соломон решил разобраться в ситуации, не откладывая на завтрашний день. Завтра все будут отвлечены на завещание Шаффхаузена, а последствия оглашения последней воли доктора могут непредсказуемо повлиять на личные обстоятельства и Дювалей, и виконта де Сен-Бриза, и самого Кадоша. Композиция будущей шахматной партии требовала внимания при расстановке фигур.
Соломон благоразумно дождался короткой паузы перед десертом, когда дамы удалились в соседнюю комнату посекретничать, а мужчины вышли на балкон покурить, чтобы подойти к Дювалю, застывшему у перил с незажженной сигаретой в руке, подобно статуе отчаяния, и тихо сказать ему на ухо по-немецки:
— Sie sind zu spät. Er gehört mir. (1)
Комментарий к Глава 4. Неудавшийся обед1 Вы опоздали. Он мой.
Немного визуализаций:
1. Жан и Сесиль Дювали:
https://c.radikal.ru/c16/1805/c2/9883cf0e0865.jpg
2. Эрнест Верней:
https://c.radikal.ru/c14/1805/b5/a120c70521ac.jpg
(здесь точное попадание в настроение)
3. Соломон Кадош на званом обеде:
https://b.radikal.ru/b17/1805/b2/6ce578f0ad28.jpg
https://b.radikal.ru/b00/1805/af/2ee6581f4c30.jpg
====== Глава 5. Завещание Шаффхаузена ======
Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям,
и буду искать того, которого любит душа моя.
Песнь Песней
— Ты рисуешь уже два часа, можно теперь взглянуть? — хорошенькая девушка лет восемнадцати, черноволосая, с оливково-золотистой кожей и газельими глазами под опахалами длинных пушистых ресниц, нетерпеливо ерзала на стуле, не замечая, что юбка ее воздушного голубого платья смялась и задралась с одного боку, открыв стройную ногу почти до кромки шелковых трусиков.
Эрнест покачал головой, не отрываясь от своего альбома, хотя ни один из маневров натурщицы от него не ускользнул:
— Я рисую всего пятнадцать минут. Закажи себе еще один кампари.
— Ну нееет… тогда я буду совсем пьяная, — Пепа кокетливо надула губы и осторожно взяла с тарелки цветок цуккини. — Или ты ведь этого и хочешь, да? Напоить меня поскорее?
— Ага… напоить, накормить и спать уложить… — усмехнулся художник. — Нет, милая, никаких скрытых замыслов, милая, кроме чистого искусства. Рисунка на память о Ницце. Прости, если разочаровал.
Углем он добавил выразительности глазам, а карминовой пастелью — яркости губам нарисованной модели, сделал еще несколько штрихов и критически осмотрел то, что получилось. Результат ему не особенно понравился.
«Черт, старею, теряю навык…»
Он предпочел бы сделать еще несколько набросков карандашом, чтобы потом написать по ним хороший акварельный портрет, но Пепа, немного обиженная, что новый приятель, красивый и обходительный, сходу отверг ее аванс, больше не пожелала ждать ни секунды:
— Мое, мое! Ты обещал, обещал! Дай! — пухлые пальчики с глянцевыми ноготками — точь-в-точь кошачьи лапки — вцепились в руку Эрнеста, державшую альбом, и потянули ее поближе к телу юной испанки. Даже вздумай он сопротивляться, уступать Пепа не собиралась. Это упорство в желаниях и достижении цели было непременной чертой всех женщин Вернея: натурщиц, любовниц, подруг и случайных знакомых, бабочек-однодневок, беспечно порхающих вблизи открытого огня, в поисках приключений и удовольствий — вот как эта испаночка.
— Ну хорошо, смотри.
Девушка жадно схватила трофей, снова напомнив котенка, ловящего приманку в игре, и с восторженным писком углубилась в созерцание «аперитив-шедевра»: так Эрнест иронически именовал подобные свои экзерсисы — наброски, сделанные в кафе или, как сейчас, на ресторанной террасе, карандашом или пастелью за то время, что стихийная модель успевает выпить бокал кира или мартини.
В Англии он давно уже такими вещами не баловался. В Англии всегда было или слишком торопливо, или слишком чопорно, или совсем прозаично, или до зевоты скучно… что греха таить — для удовольствия, для самого себя он вообще стал рисовать непозволительно редко. Дизайнерский салон «Лампа Аладдина» не оставлял Эрнеста своими заботами, заказы шли один за другим, стиль его работ считался «востребованным», «модным», «экстравагантным», и ему всегда было чем заняться в мастерской на
