— Гадина, — проговорил Жан странным, глухим, клокочущим от ненависти голосом, и его блеклые глаза неожиданно зажглись опасным светом, как глаза хищника, жаждущего крови. — Гнусная сука, как же, как же ты меня достала, сдохни, тварь!
Сесиль, испуганная не на шутку — таким она никогда не видела Жана Дюваля — дернулась было в сторону, но поздно: Жан поймал ее, повалил на спину и придавил к кровати. Обеими руками он сжимал ее горло и с наслаждением наблюдал, как она синеет, хрипит, как ее глаза постепенно вылезают из орбит, он чувствовал, как она дергается и бьется под ним в тщетных попытках освободиться — и чем больше она слабела, тем сильнее наливался каменной твердостью его член. Он с наслаждением кончил в тот момент, когда хрустнули позвонки, и Сесиль обмякла, с закатившимися глазами и малиновым языком, высунутым между распухших губ… последние капли спермы Жан пролил прямо на этот язык, жадно дыша и призывая Эрнеста.
Громовой хохот раздался у него за спиной, резко запахло дымом и серой, словно в комнате чиркнули гигантской спичкой. Жан обернулся и увидел в темном углу Эрнеста и Соломона, они, окруженные красноватым свечением, стояли голые, обнимали друг друга и одобрительно улыбались ему.
— Молодец, Жанно, ты давно хотел прикончить эту суку, разве не так? — прошептал Эрнест и бросил на него один из самых своих соблазнительных и зовущих взглядов. — Иди же и получи награду свою…
Соломон усмехнулся и, положив руку на свой огромный обрезанный член, тоже позвал:
— Иди, Жан Дюваль, иди и поклонись мне…
На миг Жану показалось, что у него сейчас взорвется голова. Он потерял равновесие, рухнул на труп жены, проваливаясь в пустоту…
…И проснулся — в темноте и тишине, с бешено бьющимся сердцем, мокрый насквозь от пота и семени. Болела голова и сильно тошнило. Сесиль, живая и невредимая, мирно спала рядом с ним, больше в комнате никого не было, но это уже ничего не могло изменить. Жан знал, что погубил свою душу, погубил окончательно и бесповоротно.
Это было ясное и солнечное апрельское утро, полное золотого света, запаха акаций и томной неги выходного дня. Доктор Шаффхаузен, однако, вошел в свой рабочий кабинет в обычное время, в половине десятого. На столе его уже поджидала готовая к разбору почта, вместе с долгожданным заказным письмом из Женевы, и свежая пресса: «Ле Монд», «Фигаро», «Ле Пуан», а также Европейский журнал по прикладной и экспериментальной психологии.
Донна Джами еще не прислала с кухни поднос с завтраком, но доктор знал, что завтрак не запоздает, кофе будет горячим и крепким, заваренным в точности по его вкусу, круассаны — теплыми, хрустящими снаружи, воздушными и мягкими внутри, а сливки и масло — только что сбитыми и восхитительными на вкус. Порой он лениво подумывал о том, что в семьдесят три года, с учетом его веса и кровяного давления, следовало бы стать поосторожнее в гастрономических радостях, пить меньше кофе, следить за уровнем сахара и жиров…, но очередной поднос с кулинарными шедеврами старой кухарки оказывался на столе, и Шаффхаузен опять решал дилемму не в пользу диеты — пожалуй, даже обещание вечной жизни не заставило бы его отказаться от любимых круассанов и пирожных шу.
Доктор уселся в кресло, нажал кнопку звонка, призывая донну Джами все-таки поторопить своих кухонных гномов, взял письмо, прибывшее из Швейцарии, вскрыл желтый конверт и углубился в чтение.
Письмо было очень длинным, а содержание — неприятным. Шаффхаузен все больше хмурился и стал мрачнее тучи, когда добрался до конца текста… он отложил бумаги в сторону и глубоко задумался. Через несколько минут, видимо, придя к какому-то решению, доктор пробормотал:
— Ну что ж, значит, так тому и быть…в конечном итоге все устраивается к лучшему- аккуратно собрал разрозненные листки, снова вложил их в конверт, конверт запечатал и спрятал, но не в сейф, где хранились деньги и самые важные документы, а в тайник, неизвестный никому из ближнего круга. Затем он вытащил из ящика несколько белых листов и сам принялся писать.
В дверь постучали: наконец принесли завтрак. Шаффхаузен положил листы в папку и крикнул:
— Войдите!
Хорошенькая негритяночка в белоснежной наколке и голубом переднике, помощница донны Джами, бережно поставила перед доктором поднос с кофейником, сливочником, масленкой, корзинкой с круассанами и тарелкой тостов, застенчиво улыбнулась в ответ на благодарность патрона и вышла, оставив его наедине с едой.
Шаффхаузен положил в чашку сливки, налил кофе и с наслаждением сделал большой глоток — надо же было вознаградить себя за ожидание и подпорченное настроение.
Кофе оказался потрясающе ароматным, густым, может, чуть более горьким, чем всегда, но доктор не придал этому значения:
«Должно быть, другой сорт зерен…»
Он сделал еще один глоток и потянулся за круассаном, и вдруг в голове точно ударил колокол, сердце стиснул раскаленный обруч, и горло обожгло огнем, мгновенно остановившим дыхание… Свет померк в глазах доктора. Шаффхаузен выронил чашку, захрипел и повалился на стол лицом вниз. Сердце его остановилось. Все было кончено.
Только апрельское солнце равнодушно освещало эту сцену: опрокинутый поднос, темное пятно пролитого кофе, расползающееся по столу все шире и шире, и мертвый пожилой человек, уткнувшийся лицом прямо в кофейную лужу.
В открытое окно влетела маленькая черная птица — дрозд или скворец, пропрыгала по столу, ущипнула надломленный круассан…
Шаффхаузен поднял голову. Лицо его было багрово-синим, раздувшимся, глаза — пустыми глазами мертвеца, но это не помешало ему заговорить:
— Эрнест, ты видел? Ты все видел, мой сын? Не забудь, что ты видел! Эрнест…
По ушам хлестнул крик — ужасный крик, чьи-то руки вцепились в плечи и начали немилосердно трясти:
-…Эрнест, Эрнест! Проснись! Тшшшшшшш, тихо… Тебе приснился кошмар. Открой глаза, очнись. Все в порядке, ахав шэли… (3)
— Да… да… Соломон! — Эрнест, дрожа от озноба, вызванного страшным сновидением, в свою очередь, вцепился в плечи любовника, как утопающий в спасательный круг. — Я видел… видел!..
— Что ты видел, какого крокодила? — Соломон нежно отвел спутанные темные пряди со взмокшего лба художника, потом приподнял Эрнеста и уложил его повыше, чтобы облегчить сбитое дыхание. В этих простых действиях забота любовника причудливо соединялась с навыками врача. — Давай я принесу тебе холодной минералки с каплей виски, ты окончательно придешь в себя и все мне расскажешь.
Он хотел встать с кровати, но Эрнест замотал головой, показывая, что ему не нужна минералка, и удержал Соломона рядом с собой:
— Я видел, как умер Шаффхаузен! Это был никакой не приступ, а яд! Его убили!..
Все заинтересованные лица, официально приглашенные на церемонию оглашения завещания доктора Эмиля Шаффхаузена, скончавшегося согласно официальным данным 14 апреля 1986 года от острой сердечной недостаточности, явились в
