— Знание — не всегда благо, мой мальчик, — сказал ему на ухо голос Шаффхаузена. — Но его следует всегда предпочитать неведению, даже если оно причиняет боль. Боль — не зло, это нить, связывающая нас с реальностью. Не теряй контакта с реальностью, Эрнест, не бойся боли, тогда никто не украдет твоей жизни. Надеюсь, что я смог тебя этому научить.
— Доктор… — прошептал Эрнест, силясь поднять веки, чтобы увидеть дорогого ему человека — все равно, в каком виде: мертвеца, призрака, смутного расплывчатого образа или ожившего во плоти, собственной персоной — это не имело значения. Его сейчас ничто не пугало. — Доктор, что они с вами сделали? Почему? И как мне теперь жить без тебя, мой врач, мой учитель, мой отец?..
Шаффхаузен улыбнулся сдержанно и ласково — совсем как при жизни, когда Эрнест делал или говорил что-то, заслуживающее похвалы:
— Продолжай задавать вопросы, как ты умеешь. Глупых вопросов не бывает, а ответы далеко не всегда так очевидны, как пытаются представить поверхностные люди. Не принимай ничего на веру, некритично, бездумно, но помни, что чувства старше разума, и порою гораздо мудрее. Не позволяй шуму и суете материального мира заглушить твои чувства, это лестница, по которой ты взбегаешь на небеса. Открой глаза своей души, и сможешь увидеть куда больше, чем телесным зрением. Помни, что самое главное прячется в тени… но если у большинства людей есть только свечи, чтобы туда заглянуть, то у тебя — фонарь.
Голос доктора вдруг отдалился, а потом стал объемным, гулким, трубным -наверное, так мог бы звучать голос архангела Михаила в голове у Жанны д’Арк — Эрнест поднял руки и со стоном сжал заболевшие виски… на внутреннем экране мелькнула странная картинка, что-то вроде кровавого креста, вписанного (или, скорее, врезанного) внутрь пылающего круга, а рядом поблескивал нож с коротким и широким, изогнутым лезвием.
Потом тело ощутило глухой удар, и стало тихо. Нужно было открыть глаза, но веки по-прежнему казались налитыми свинцом. Чья-то рука, пахнущая мелиссой и фиалками, мягко дотронулась до шеи:
— Месье…месье! Проснитесь! Мы приземлились в Хитроу. Прошу вас на выход.
Стюардесса, наклонившись к Эрнесту, озабоченно всматривалась в его лицо:
— Все в порядке, месье? Как вы себя чувствуете? Может быть, вам нужна медицинская помощь?
— Нет, нет. Я в порядке. — нескольких мгновений Вернею хватило, чтобы заново включиться в происходящее и осознать, что самолет благополучно прибыл в Лондон, и ему в самом деле пора сойти на твердую землю.
…Было два часа ночи, когда он прошел паспортный контроль. На улице по-прежнему шел дождь и выл ветер. Эрнест собирался выпить кофе в баре, взять такси и поехать в Сохо, в свою холостяцкую квартиру, отложив все дела, встречи и разговоры на позднее утро. Обещанный звонок Соломону он планировал сделать перед сном, когда после душа будет с бокалом мартини и книгой лежать на любимой турецкой софе.
Ирма не могла знать о его намерениях, поскольку он не сообщил ей ни номера рейса, ни точного времени прибытия, однако эта женщина всегда узнавала то, что хотела. Она ждала его в зале прилета — как всегда, безупречно одетая и накрашенная, с идеальной укладкой и приклеенной улыбкой публичной персоны, всегда готовой выступить перед десятками зрителей или попасть в объектив фотокамеры.
В руках Ирма держала букет оранжерейных пионов, он одуряюще благоухал даже на расстоянии, но его малиновый цвет превосходно оттенял теплую дымчатую накидку из меха шиншиллы. Эрнест ненавидел пионы и не переносил натуральный мех, считая и то, и другое буржуазной пошлостью, и, конечно, Ирма об этом знала. Она нарочно так оделась для встречи: скандал без скандала был частью фирменного стиля миссис Шеннон.
«Решил сбежать к себе в Сохо? Нет, милый, ничего не выйдет…» — Ирме не обязательно было произносить слова вслух, чтобы они прозвучали в ушах Вернея с нужной интонацией; пять лет тесного профессионального общения и три года подобия гостевого брака, с периодическими попытками проживания на одной территории (всегда безуспешными), научили их понимать друг друга на уровне телепатии.
Они встретились под табло, Ирма привстала на цыпочки, мазнула художника по щеке холодным напомаженным поцелуем, он столь же холодно коснулся губами ее волос, пахнущих бергамотом, уклонился от букета и приветствовал girlfriend на своем родном языке, французском, как будто принятый между ними алгоритм общения «в Англии — говорим по-английски», дал сбой.
— Привет, привет. Вижу, ты чертовски мне рад, мой мальчик.
— Я просил не встречать меня. Если ты хотела радостной встречи, стоило подождать до завтра.
Ирма, поджав губы, слегка покачала головой. Короткий обмен репликами и беглый осмотр сказали ей если не все, то многое о поведении Эрни на Лазурном берегу: много пил, мало спал, питался в основном кофе и сигаретами и…конечно же, трахался, проклятый жеребец. Похоже, не пропустил ни одного борделя от Ниццы до Канн. То, что он якобы дожидался оглашения завещания — просто предлог, чтобы продлить каникулы на Ривьере, в то время как Роджерсы уже по потолку бегают из-за выставки в галерее, и миссис Рид оборвала телефон в салоне, вопрошая, когда же будет закончена роспись ее «сервизика с негритятами».
— Пойдем, — Ирма взяла Эрнеста под руку и с легким нажимом потянула в сторону выхода из терминала. — Ко мне ехать ближе, чем до твоей берлоги в Сохо. Пробок нет, так что через полчаса растянешься на шелковых простынях. И послушаешь кое-что перед сном, раз не захотел слушать по телефону.
— Нет, Ирма. У меня другие планы. Поезжай домой, а я возьму такси, как и собирался. Мы поговорим завтра.
Услышав эти надменные интонации — про себя она называла их «Эрни включил графа» — Ирма задрожала от возбуждения, ей даже стало неловко идти в тесном кружевном белье. Черт побери, она всегда его хотела, этого мальчишку на десять лет моложе, а когда он становился вот таким, холодным мерзавцем с равнодушным красивым лицом, бархатным голосом и горячими губами, и смотрел на нее своими странными кошачьими глазами под длиннющими ресницами, Ирма сама превращалась в течную кошку.
— Эрни….- промурлыкала она. — Не будь таким злюкой. Я страшно соскучилась по твоему зверю… Неужели его не распирает от желания поскорее прыгнуть в тесную норку, где так горячо и влажно? Ай-яй-яй, значит, кто-то опять хулиганил на Ривьере с чужими кисками, тискал их, лизал… Да? Кто-то будет за это наказан, строго наказан, и очень скоро, обещаю.
«Я оседлаю его еще в машине… И не дам спать всю ночь!»
У
