Всем это очень нравилось: жене, ее родителям, родителям самого Дюваля, коллегам и друзьям (из числа одобренных и допущенных в дом), ну, а желания самого Жана, его вкусы и эстетические пристрастия в расчет не принимались. Да и зачем? Кого он вообще волновал, этот Жан Дюваль, невидимка, вечно послушный мальчик, цепляющийся за подол строгой мамочки или прячущийся за спину патрона, такого большого и сильного, готового всегда направить и подать пример, кто интересовался, что происходит у него на душе и в голове, если в табеле были отличные оценки, и работа сделана в срок и по высшему разряду?..
Был один человек — Принц облаков — который однажды заглянул ему в душу, и позвал с собой, вдохновил расправить крылья, и полететь вместе, погрузиться в небо, достать до солнца… Ах, как же сладко дышалось там, наверху, сколько счастья и наслаждения он познал среди семи небес, вот только солнце показалось чересчур горячим, обожгло, напугало. Он побоялся повторить судьбу Икара и поскорее вернулся на землю, к земным делам, к земной женщине. О Принце Облаков осталась только память, пряная, сладкая, надежно спрятанная за маленькой дверцей в глухом саду тайных желаний, да мучительные, прекрасные, редкие сны…
Жан смирился со своей запретной любовью — ведь пока она хранилась глубоко в душе, не превращаясь в поступки, она оставалась его личным делом, не правда ли? — и он носил ее, как власяницу, как вериги, молча истекал кровью. Даже отец Бушар в конце концов согласился и перестал назначать ему «сто Ave, сто Pater Nostrum» за каждое упоминание об Эрнесте на исповеди. Какая разница, ведь Эрнест был так далеко, жил своей заоблачной принцевой жизнью, общался с другими принцами и даже с королями, а он, Жаль Дюваль, занимался неврастениками и параноиками, время от времени даже шизоидными психопатами, и еще — обращал гомосексуалистов на путь истинной, в рамках принятого Плана жизни, и в качестве одного из кураторов психоаналитического крыла репаративной программы, развернутой фондом «Возрождение» в пяти европейских странах.
— …И галстук. Всего три тысячи четыреста шестьдесят пять франков, месье. Месье?
— Да. Да, я беру все! — Жан вынырнул из потока своих сумбурных мыслей.
— Наличные, карточка или чек?
— Карточка.
«Сесиль хватит удар…» — убежденно сказал внутренний голос, но Жана это сообщение не огорчило, а скорее обрадовало… Он протянул красивому (очень красивому!) продавцу карточку, дождался, пока тот закончит все формальности и отдаст ему чек, отрицательно покачал головой на предложение помочь донести покупки до машины или отправить их с курьером по названному адресу и, собрав многочисленные пакеты и коробки, покинул магазин.
Теперь ему захотелось кофе и что-нибудь съесть, хотя бы сэндвич с индейкой или мороженое, огромную порцию, с шоколадом, фруктами и сливками, но идти в приличное заведение навьюченным, как мул, было в самом деле не очень-то удобно. Дюваль решил подняться наверх, в зону кафе самообслуживания и ресторанчиков быстрого питания, и направился к эскалатору, как вдруг его удивленно окликнули:
— Жан? Это в самом деле ты?
Оглянувшись, он увидел в трех шагах от себя рыжеволосую фею в изящном трикотажном платье цвета какао с молоком и не менее изящной персиковой накидке, известную также как мадемуазель Мирей Бокаж — лучшую подругу Сесиль.
По паспорту Мирей было тридцать восемь лет, но то ли благодаря тщательному уходу за собой, то ли по причине счастливой генетики, то ли потому, что владела секретом фей, она выглядела совсем юной, и рядом с Дювалями смотрелась как младшая сестра или старшая дочь.
Жан не то что бы не любил ее, но относился прохладно, и не из-за ревности к жене: просто побаивался наблюдательности и острого язычка мадемуазель Мирей. Когда она о чем-то спрашивала, он не всегда умел найти быстрый и точный ответ, и стеснялся, как школьник, не выучивший урок. Если обстоятельства случайно сталкивали их за пределами дома и без присутствия Сесиль, Жан старался сократить общение до минимума и сбежать при первой же возможности; но сейчас он обрадовался — сам не зная почему — и с улыбкой пошел навстречу мадемуазель Бокаж, протягивая открытую ладонь для дружеского пожатия (1):
— Да, Мирей, это я. Вот, решил немного развлечься и приехал за покупками.
— Один? — мадемуазель Бокаж принялась искать глазами Сесиль, и Жан предпочел сразу поставить точки над «и»:
— Мадам Дюваль даже не знает, что я в Ницце. И не стоит сообщать ей, что ты меня видела. Она расстроится, а это ей сейчас вовсе ни к чему.
— О… понимаю, — наверное, это был первый раз за все время их продолжительного знакомства, когда ему удалось смутить Мирей и сбить ее с толку, но смущение длилось недолго. В русалочьих глазах зажглось игривое любопытство женщины, вовлеченной в интригу:
— Ты кого-нибудь ждешь?
— Нет, — Жан подумал об Эрнесте и вздохнул с искренним сожалением. — Не жду. Собирался выпить кофе и съесть мороженое тут, наверху, хочешь составить компанию? Можем попробовать сразу пятьдесят сортов.
— Мммммм, какое искушение… — Мирей по-кошачьи облизнула верхнюю губу. — Ты рискуешь, милый Жан, я ведь могу и не устоять.
Он сам не понимал, зачем приглашает ее, к чему эта внезапная игра в ухаживание, но реакция лучшей подруги жены на неожиданные авансы «милого Жана» бодрила как шампанское и даже вызывала легкую эрекцию…
Дюваль вторично протянул даме руку, приглашая опереться без лишнего стеснения:
— Ну так что, идем? Эскалатор подан.
— Я бы с радостью, Жан, но меня уже ангажировали. Я обедаю с месье Кадошем.
Дюваль по инерции продолжал улыбаться, но губы точно заледенели, и когда он переспросил:
— Ты обедаешь с месье Кадошем? — ему казалось, что изо рта сыплются холодные камни.
— Ой, прости… — Мирей, слишком поздно осознав, кому и о чем она проговорилась, покраснела до ушей и легонько стукнула себя по губам, но сказанного было не отменить. — Слушай, Жан, я… я возвращаю тебе твою просьбу: не говори ничего Сесиль. Она меня просто убьет.
Дюваль криво усмехнулся, впервые ощутив избыточный вес пакетов и свертков, висевших на его левой руке:
— Я-то не скажу, но ведь она все равно узнает.
— Узнает, конечно, только потом… когда немного успокоится и примет очевидное. Ты сам говорил пять минут назад, что ей ни к чему лишние огорчения.
— Да уж, она рыдает целыми днями, — заметил Дюваль и холодно добавил: — И вряд ли ждет от лучшей подруги такого… демарша.
— Только не надо меня стыдить, как школьницу! — огрызнулась Бокаж, и на ее лице на несколько мгновений проступил истинный возраст. — Я ничего ужасного не делаю… По крайней мере, не развлекаюсь в Ницце тайком от Сесиль, как некий любящий муж. Положа руку на сердце — мы оба хороши,
