— Пальто сейчас не по сезону, но я не думал, Мирей, что наша дружба — тоже сезонное понятие.
Прежде Жан никогда не стал бы препираться с мадемуазель Бокаж в подобном тоне, с юных лет он был склонен избегать любых конфликтных ситуаций, но сейчас в нем как будто родилась новая сущность, отнюдь не склонная скрывать свои мысли, проглатывать раздражение и обиду…
Неловкость стремительно нарастала, оба собеседника судорожно искали, за что бы зацепиться — либо для продолжения беседы, либо для быстрого прощания — и Мирей сориентировалась первой: взяла Жана под руку и повела к эскалатору.
— Пойдем все же выпьем кофе.
— А как же месье Кадош?
— У меня еще есть время. Ресторан здесь неподалеку.
…Пять минут спустя они сидели за столиком кафе и ждали заказ. Жан по-прежнему чувствовал себя так, словно на него дохнула Снежная королева, так что он предпочел молчать и отдать Мирей инициативу — пусть объясняется как хочет. Конечно, в любви и на войне все равны, и женская дружба редко выдерживает испытание мужчиной, но в этой истории концы упорно не сходились с концами.
Мадемуазель Бокаж тоже было неуютно, но совсем не по той причине, какая пришла в голову Дювалю. Месье Кадош просил ее никому не говорить о предстоящей встрече, она дала слово — и не смогла его сдержать. Жан ждал, что она станет оправдываться перед ним, ну, а Мирей тревожило иное: как она оправдается перед швейцарцем. Он ведь может решить, что с ней нельзя иметь дела, и тогда — прости-прощай, предложение новой работы!..
Мирей была нужна эта работа, она хотела ее, как ничто другое, и ни одна любовная интрижка не могла сравниться по значению с такой возможностью профессионального роста.
«Хорошо еще, что о приезде фон Витца не проболталась.»
— Ну так что же, Мирей? — Дюваль все-таки начал первый. — Выходит, что роман с заезжим евреем стоит двадцатилетней дружбы с честной французской семьей?
Она снова покраснела:
— Жан, прости, но твой антисемитизм просто отвратителен. Я понимаю, что вы с Сесиль обижены и разочарованы, что так вышло с завещанием, но при чем тут национальность месье Кадоша? Можно подумать, что вы не французы, а немцы… Сейчас не времена правительства Виши, дорогой, такие речи могут изрядно подпортить твою карьеру.
— Ах, что ты-что ты. — Дюваль картинно взмахнул руками. — Я не оскорблял его национальность — просто назвал вещи своими именами, ведь он все же еврей, не так ли? Я восхищаюсь его… предприимчивостью. Удивительно, как он только все успевает — обвести Шаффхаузена, вынудив переписать завещание, переманить на свою сторону нашего адвоката, разделить нас с друзьями, соблазнить…
«Моего Эрнеста…»
— …подругу моей жены. Как же ему это удается? Не иначе, с помощью каббалистической магии!
Принесли заказ. Мирей равнодушно посмотрела на кофе глясе — ей уж ничего не хотелось, а Жан, наоборот, схватил ложку и набросился на мороженое с жадностью голодного ребенка.
Бокаж невольно улыбнулась, наблюдая за ним, и попыталась направить разговор в полушутливое русло:
— Магия тут ни при чем. И… он меня не соблазнял, Жан, даже не пытался, хотя не скрою, что я была бы не против.
— Ах, вот как!
— Представь себе. Это один из самых интересных мужчин, которых мне доводилось встречать. Холодный и сдержанный внешне, а внутри горячий, как расплавленная сталь…неотразимое сочетание.
Личная жизнь Мирей никогда не занимала Дюваля, флюиды обаяния пламеневолосой феи не бередили его чувственности, но каждый комплимент из ее уст в адрес ненавистного жида обжигал, как пощечина. Он притворялся, изображая надутую обиду чванливого буржуа, но в глубине души пузырьками шампанского закипало злое веселье. Ему захотелось в манере черного шута бросить прямо в красивое лицо мадемуазель Бокаж
«А ты знаешь, что этот твой жид — конченный гомосексуалист?» — и посмотреть, как оно вытянется, однако Жан сдержался. Только заметил иронически, вскользь:
— Ты натурально влюбилась, Мирей, и все-таки тут не без колдовства, — и продолжил уписывать мороженое.
Мирей натянуто улыбнулась:
— Давай оставим эту тему, хорошо? Ты можешь думать что угодно обо мне и о Кадоше, но единственная правда в том, что он отличный врач, один из ведущих специалистов в своей области, и он умеет убеждать. Я полагаю, что под его руководством клиника «Сан-Вивиан» обретет второе дыхание и станет куда более полезным учреждением, чем если бы ее возглавил ты. Без обид, мой дорогой, ты хороший медик, но не управляющий, а Сесиль… Сесиль тем более.
— Погоди… — Жан уронил ложку, не замечая, что мороженое брызнуло ему на рукав. — Ты что, собираешься работать с Кадошем? В нашей клинике? Ты же гинеколог, какое отношение твоя практика имеет к психиатрии?
— Я не гинеколог, я репродуктолог, и еще генетик, — холодно поправила Жана рыжеволосая красавица, заставляя его вспомнить, что перед ним сидит не просто подруга Сесиль, а доктор медицинских наук. — Кадош планирует изменить профиль клиники, и если все получится, как задумано, я буду возглавлять отделение репродуктологии и вести экспериментальные исследования в области ЭКО.
Это был удар ниже пояса. У Жана засосало под ложечкой, к горлу подкатила тошнота — и он впервые по-настоящему понял, чего же так истерически боится Сесиль. Отмена первого завещания Шаффхаузена, потеря денег фондом, новый управляющий — все оказалось цветочками, мелкими неприятностями. Но смена профиля клиники, донорство спермы, программы ЭКО… они просто не смогут объяснить это Райху и остаться безнаказанными.
— Отсюда шикарный вид. Настоящий рай. — доктор Фридрих фон Витц неохотно оторвался от созерцания пейзажа за окнами кабинета и обернулся к Соломону Кадошу, сидевшему за столом над кипой документов:
— Хорошо, что ты не суеверен, мой мальчик, и не склонен к мистике — призраки тебя не потревожат.
Соломон усмехнулся и поднял глаза на своего бывшего профессора неврологии и одновременно старого друга:
— Если даже ты не свободен от ассоциаций этого удобнейшего кабинета с вынесенным отсюда покойником, воображаю, что говорит обо мне персонал. Я сижу здесь целыми днями и даже ночевал пару раз.
— Надеюсь, один? — в свою очередь усмехнулся фон Витц. — Или та прелестная девушка с шоколадной кожей, что провожала нас сюда, читала тебе сказку на ночь?
— Нескромный вопрос, Фриц. Что ты хочешь узнать на самом деле?
Доктор встряхнул кудрявой седой гривой (это природное украшение делало его похожим на престарелого льва) и уселся на кожаный диван, придвинутый к дальней стене кабинета:
— Это был намек на твои любовные похождения. Признаю — не самый удачный, но я обязан тебя предостеречь.
Кадош положил ручку и отодвинул тетрадь, где делал пометки: тема, без обиняков затронутая фон Витцем, вынудила его поставить все прочие дела на паузу.
— Так. Я слушаю. Предостерегай.
Профессор ругнулся про себя: по части переговорных методик Соломон давно уже превзошел всех своих учителей, и оставалось только подивиться скорости, с какой он возводил вокруг себя глухую крепостную стену, если не хотел подпускать собеседника ближе, чем