— Виконт де Сен-Бриз… мало того, что он второй главный бенефициар по завещанию Эмиля и его бывший пациент, так еще и…
— Договаривай.
— Ты показывался с ним на людях, и о вас с ним судачит весь Антиб вместе с Ниццей.
Глаза Соломона вспыхнули и погасли. Он молчал, ожидая продолжения, и фон Витц договорил немного нервно:
— Я понимаю, времена изменились, теперь середина восьмидесятых, но, учитывая, что мы здесь практически в Италии, а также взгляды тех, кто нам оппонирует на медиации… твои отношения с виконтом, если их выставлять напоказ, могут изрядно осложнить дело.
— Не настолько, чтобы мне с ним запереться в четырех стенах.
Фон Витц шумно вздохнул и протянул руку к придиванному столику, где стояла початая бутылка «Перье»:
— Ну ты хотя бы понимаешь, на что идешь и чем рискуешь? Райх — настоящий крокодил, он будет держать добычу до последнего, если уж уцепился. Он полезет в твое прошлое… как свинья в дерьмо… и мы оба знаем, что еще он может там раскопать.
Соломон вытащил из пачки сигарету, встал, подошел к открытому окну и закурил. С минуту он молча пускал дым, фон Витц не торопил друга, просто наблюдал, как тот раздумывает, и ждал.
Наконец, губы Кадоша разомкнулись, и он произнес твердо, словно судья, выносящий вердикт:
— В моем прошлом Райх не найдет ничего нового для себя. Десять лет назад мы об этом хорошо позаботились — ты, я и Эмиль Шаффхаузен. К Эрнесту же те события и вовсе не имеют никакого отношения… и не будут иметь, пока я не сочту нужным ему рассказать.
Витц покачал головой:
— Ради его же блага — надеюсь, ты никогда не расскажешь.
Усмешка Соломона Кадоша стала волчьей, взгляд недобро загорелся:
— Надеюсь, что Райх не станет тревожить прошлое. Иначе живые позавидуют мертвым.
Десятью годами ранее.
Обзор французской прессы за 2 мая 1976 года (раздел криминальной хроники).
«Франс Суар»: «Исчезнувшая преподавательница Сорбонны найдена мертвой».
«Паризьен»: «Тело женщины со множественными ножевыми ранениями обнаружено в Сене».
«Ле Фигаро»: «Доктор психологии Анн-Мари Руссель погибла от руки неизвестного убийцы»
«Нувель Обсерватёр»: «Комиссар полиции 5 округа Парижа отказался прокомментировать смерть преподавателя Сорбонны».
«Круа»: «Чудовищное и циничное преступление в центре Парижа».
«Нувель Репюблик»: «Обнаружен и опознан труп доктора Руссель».
«Экспресс»: «Новая жертва серийного убийцы изнасилована, заколота и утоплена в Сене».
«Криминальный вестник»: «В Париже орудует маньяк, полиция бездействует»
За полтора года перед этим, зима 1975 года, Женева
…Ксавье рыдает так, что почти не может говорить, телефонная трубка прыгает у него в руках, стукается о зубы:
— Простите! Простите! Простите!
Голос на другом конце провода — негромкий, по-отечески мягкий, успокаивающий:
— Не плачь. Бог слышит тебя. Искупление возможно: нет греха, который не омыла бы святая Иисусова кровь, ибо сказано: «Не хочу смерти грешника».
— Что…что я должен делать?
— Разве ты не знаешь, что? То же, что и все прочие грешники — принести покаяние и вернуться на пути Его.
— Но как мне вернуться на путь Его, теперь, когда…ооо, я даже думать не могу об этом!.. Грех, мой грех, скверна, которой я полон до краев, она разрушает меня, душит. Я чувствую, как она снова побеждает, даже теперь! Меня уже не исправить, я потерян для истины.
— Брат, в тебе говорит гордыня. Богу все возможно, если ты будешь тверд в своем намерении. И мы, твои братья, и твои наставники, мы все поможем тебе. Наша любовь велика, она разрушает козни дьявола. Рано утром за тобой придет машина и отвезет в аэропорт.
— Но он… как же он теперь?.. Я должен сказать ему… хотя бы попрощаться…
— Брат Ксавье, ты помнишь первую свою обязанность члена общины?
— По… послушание.
— Ты не станешь ни с кем прощаться. Просто соберешь свои вещи, помолишься и будешь ждать машину. Обо всем остальном позаботятся другие. Твое дело теперь только одно — принять наказание и очистить душу от скверны греха. «Если правый твой глаз соблазняет тебя, вырви его брось от себя». «И если правая рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя». Евангелие от Матфея, 5 глава, стих…
— Двадцать девятый и тридцатый.
— Хорошо, брат Ксавье. Молись и жди.
Никогда еще Жан Дюваль не пробирался на территорию клиники «Сан-Вивиан», как вор — сперва тайком, вдоль ограды, оставив такси в четверти льё от входа, а после через темные цветники и заросли самшита и можжевельника, в густой тени деревьев, подальше от ярко освещенной подъездной аллеи и парковых фонарей… Хорошо еще, что у него были собственные ключи от калитки и от подъезда, и не пришлось использовать домофон и объясняться с дежурным.
Не то что бы кто-то мог в самом деле его задержать, доктор имел право находиться в клинике в любое время дня и ночи, у него был здесь собственный кабинет и комната отдыха, и всегда находились дела, с бумагами или с людьми. Но, черт возьми, никогда еще доктор Дюваль так не напивался, и никогда не позволял себе показываться на работе в таком свинском состоянии, что домой было стыдно идти…
К чести Соломона Кадоша, какие бы планы ни строил этот странный человек в отношении будущего «Сан-Вивиан», но, заняв кресло Шаффхаузена и получив в свои руки бразды правления, он не ринулся с ретивостью захватчика разрушать заведенные здесь порядки и навязывать свою волю. Весь персонал покамест остался на месте, клиника работала как обычно, документация содержалась в порядке, пациенты получали нужные процедуры и должный уход.
Чету Дювалей тоже никто не трогал и не беспокоил, Жан по-прежнему был главой лечебно-диагностического отделения психоневрологии, Сесиль считалась его заместителем, а кроме того, руководила психологической лабораторией в реабилитационной зоне. Оба супруга также входили в попечительский совет (по крайней мере, до общего собрания и представления нового состава совета, которое должно было состояться после завершения процедуры медиации, то есть, по прикидкам мэтра Дюрока, месяца через два).
В привычных декорациях все вроде было как раньше, все шло своим чередом… но Дюваль кожей чувствовал перемены, и соглашался с Сесиль, что они уже не видят в глазах младших медиков прежнего почтения, даже самые смирные и конформные сотрудники перестали заискивать перед ними, как перед будущими владельцами клиники. Кое-кто и вовсе смел возражать, спорить, ссылаться на покойного Шаффхаузена как на авторитет — и на более чем живого Кадоша как на третейского судью…
Проклятый еврей не объявлял открытой войны, потому что уже заранее считал себя победителем, он спокойно и методично прибирал к рукам все, что хотел, все, что считал ценным, подчинял себе людей, как гипнотизер, и бог знает, как ему это удавалось.
Еврейский бог, бог Торы и Ветхого Завета, конечно знал, а вот куда смотрит христианский бог, почему терпит и попускает такое самоуправство, было для Жана неразрешимой загадкой.
«Может, всему причиной — твои грехи, Жан?» — шептал внутри черепа противный голосок, похожий на козлиный
