— Не возражаешь? Меня усиленно тянет на «женскую еду», (5), а тарталетки восхитительные. Надеюсь, это просто овуляция… а не что-то другое. Иначе в ближайшие девять месяцев мне придется есть одни пирожные.
Она вонзила в золотистое рассыпчатое тесто белые зубы, а Сесиль, как гостеприимная хозяйка, одобрительно кивнула головой — никто бы не догадался по ее манерам, что прямо сейчас она больше всего хочет прокусить лучшей подруге горло… или по меньшей мере приложить лицом об стол, так, чтобы чувственные изящные губы и тонкий кукольный нос Бокаж превратились в кровавое месиво.
— Значит, это правда. Тогда, после ужина в «Ля Пассажер»…
— Да.
— Он повез тебя домой, и…
— И у нас с ним было все. — Мирей, поедая пирожное, жмурилась от удовольствия, как кошка, но кажется, она больше наслаждалась воспоминаниями, чем домашней выпечкой.
Глаза Сесиль застыли, превратились в колючие льдинки, и такая же льдинка больно воткнулась в сердце, но женщина продолжала улыбаться: таковы были правила игры. Если она хочет узнать все, ей не следует давить, выказывать осуждение, поучать — по крайней мере, сразу. А ей жизненно важно узнать, значит, надо улыбаться, улыбаться, улыбаться…
— Прямо все-все? — склонив голову, уточнила она тоном подозрительной классной дамы (это была их с Мирей любимая игра, еще со времен колледжа).
— Все-все-все, — кивнула подруга и на пару секунд застыла с греховной кошачьей мордочкой, потом подалась вперед и шепотом добавила: — Сесиль, я такого вообразить не могла…
— И где же?..
— Нуууу, сперва прямо в машине… На заднем сиденье, как школьники. — Мирей хихикнула. — Просто не смогли дотерпеть до отеля, он остановился в переулке, знаешь, там, где наше любимое кафе, неподалеку… А после в Ницце, в отеле, всю ночь. Ты не будешь меня очень ругать, Сесиль? Это неприлично, я знаю… и… грешно… но со мной такое впервые в жизни.
— Тшшш… — мадам Дюваль приложила палец к губам и оглянулась в сторону балкона. — Ти-ше… Что мне тебя ругать, это сделает отец Бушар в ближайшее воскресенье. Надеюсь, Мирей, ты знаешь, что делаешь.
— Аааааах… — Бокаж откинулась на высокую спинку стула и лукаво прищурилась. — Я понятия не имею, что делаю, вот только беспокоиться об этом уже поздно… Молва ничуть не преувеличивает насчет евреев: в постели они просто боги. Или дьяволы.
— Хммммм… Полагаю, ты куда ближе к истине, чем сама думаешь, — на сей раз Сесиль не смогла замаскировать лед в голосе, но Мирей сделала вид, что не заметила. — И что же дальше? Он думает на тебе жениться? Примет католичество? Позволь заметить, что для тебя это единственный шанс сохранить репутацию.
— Я это понимаю, и он тоже. Полагаю, он поступит как порядочный человек… потому что это единственный шанс сохранить репутацию и для него тоже.
Сесиль слегка кашлянула — ей в самом деле показалось, что в горле застряло что-то колкое и сухое; а бессовестный рассказ Бокаж о любовной авантюре с Соломоном неожиданно разгорячил ее так, что даже стало неловко сидеть на стуле. В воображении против воли замелькали соблазнительные картинки, одна непристойнее другой… вот только вместо Кадоша в этом спектакле принимали участие Жан, ее добропорядочный и скучный муж, художник Эрнест Верней, его бывший любовник, и… она сама.
Захваченная врасплох своей фантазией, Сесиль почти физически почувствовала в вагине дерзкие движения члена чужого мужчины, в то время как она будто бы сосала член Жана… Запретная ласка, которой Дюваль иногда пытался от нее добиться в начале совместной жизни, но она всегда отказывала, и в конце концов он перестал просить — а теперь язык и губы дрожали от странного шелковистого скольжения, ощущали смешанный вкус взбитого белка и соленого масла…
— Милая, с тобой все в порядке? — Мирей, удивленная и обеспокоенная выражением лица подруги, дотронулась до ее рукава. — Ты выглядишь так, словно вот-вот упадешь в обморок. Неужели я тебя шокировала до такой степени?.. Ну, прости… ведь ты сама хотела знать насчет меня и Соломона…
— Да, хотела! — Сесиль едва справлялась со своим голосом; она понятия не имела, что за ерунда с ней творится, по симптомам было похоже на приступ вегето-сосудистой дистонии, и этому едва ли стоило удивляться после нескольких суток бессонницы и головораздирающих хлопот и беготни вокруг важного парижского гостя. — Только меня волновали не позы, в которых ты с ним… неприлично себя вела, а кое-что другое. Скажи, ты из-за этого согласилась предать нас с Жаном?.. Из-за своей внезапной любви? Ты… влюбилась настолько сильно, что готова на все, лишь бы его заполучить, даже поддержать захват клиники и пойти работать по линии ЭКО? Это так, Мирей?
«Скажи да! Скажи, что во всем виновата любовь, потому что иначе я не смогу простить тебя, и мы не сможем больше быть подругами… но если ты хочешь заполучить Соломона так же отчаянно, как я хотела в свое время заполучить Жана — я пойму! Постараюсь понять…»
Мольба осталась невысказанной вслух, но проникла в сердце Бокаж, и она, стиснув горячие руки Сесиль в своих ладонях, взволнованно проговорила:
— О, милая… ну что ты… Зачем, зачем такие ужасные слова про предательство?.. Конечно, все из-за любви, только из-за любви! Я знаю, как вам с Жаном тяжело после истории с завещанием, но ведь Соломон… он здесь ни при чем. Это все Шаффхаузен и доктор Витц. А я просто попалась, как бабочка в варенье, и не сумела выбраться, потому что в нем слишком сладко.
«Боже, что за дикую чушь я несу! Неужели она на это купится, моя маленькая набожная Сесиль? Она такая прагматичная… такая твердолобая… такая аккуратная и бережливая… но до сих пор верит в сказки про Белоснежку и Золушку, и про принцев, скачущих на белых конях или раскатывающих по Ривьере на «бентли»… Ладно, если ей так спокойнее, пусть верит в принца, а не в подругу-карьеристку, давно мечтавшую занять место заместителя главного врача и получить под свое начало исследовательскую лабораторию. Надеюсь, месье Кадош, вы по достоинству оцените мою преданность и лояльность, и сделаете, что обещали — не только для меня, но и для Жана с Сесиль… Я-то в любом случае не пропаду, а у них только и есть, что эта клиника да небольшая практика».
…Когда Дюваль через некоторое время заглянул в комнату, он увидел закадычных подруг, сидящих рядом и увлеченно шепчущихся над чашками кофе и почти уже пустым подносом с пирожными. Это было ему на руку, и он мысленно возблагодарил «дядюшку Густава», которому вожжа попала под хвост.
— Дорогая! — окликнул Жан супругу и, когда она обернулась, проговорил не обычным просительным тоном, а с уверенностью фельдъегеря, везущего королевскую депешу: — Нам с месье Райхом нужно съездить в клинику. Да, прямо сейчас, на ночь глядя… Это
