Дюваль густо покраснел, как будто в голову ему пришло что-то неприличное — Сесиль, скорее всего, так бы и решила. Это же надо, ее муженек, как школьник, трется под дверью директорского кабинета, и размышляет, как готов вылизать задницу нового патрона! Причем вылизать в прямом смысле слова…
«О боже, какое-то безумие… Еще хуже того, что было с Эрнестом — тогда нам обоим, по крайней мере, было чуть больше двадцати, многое списывалось на пылкость и беспечность молодости… и он… он отвечал мне взаимностью… а с Соломоном у меня приключилась только дикая, пьяная выходка, я должен бы от стыда сгорать при одной мысли … я и сгораю, но не от стыда.»
Жан закрыл глаза, прижался щекой к дубовой поверхности двери, гладкой, прохладной и приятно-бархатистой наощупь, прислушался, бессознательно надеясь уловить движение внутри кабинета, хотя знал, что Соломона нет ни в клинике, ни на Ривьере… скорее всего он в Париже с Эрнестом… от этой мысли он испытал детскую обиду, ему захотелось плакать, как исключенному из игры — исключенному не потому, что не подходил для нее, а потому, что запретила мать.
Дюваль засунул руку в карман, нащупал личную связку ключей, один из которых был ключом от кабинета Шаффхаузена. Патрон когда-то снабдил его этим знаком высокого доверия, и Жан очень гордился им, хотя использовал по назначению считанные разы и никому о нем не рассказывал, даже Сесиль. Соломон же, принимая дела клиники, кабинет и ключи от него, не поинтересовался количеством копий… и Жан опять промолчал. Сейчас же, вставляя стальной прямоугольник со сложной резьбой в скважину, и слушая, как мелодично щелкает замок — клик-клак — он одновременно покрывался холодным потом, ужасаясь своего намерения, и торжествовал как удачливый вор, проникший в княжескую сокровищницу… или пещеру Сезам.
Райх не смог туда проникнуть, его схватил за фалды седой дракон-сторож, утащил в смотровой кабинет, а вот Жану все удалось, словно он и в самом деле знал волшебное слово.
«Главное, не забыть его в опасный момент…» — мелькнула мысль на краю сознания, но рациональное начало тут же пристыдило разгулявшуюся фантазию: что опасного может быть в докторском кабинете, где ему известен каждый угол, каждая складка на шторе и самый мелкий узор на ковре, и где он, строго говоря, имеет право находиться по своему служебному статусу, по крайней мере, пока.
Жан вошел, быстро закрыл и запер за собой дверь, включил свет и огляделся. Шторы были плотно задернуты, жалюзи опущены, все вещи находились на своих местах — в основном так, как нравилось Шаффхаузену, хотя рука нового хозяина уж кое-что поменяла. Например, кресло у стола было развернуто не вправо, а влево, и телефонный аппарат стоял не на отдельной подставке, а рядом с компьютером. Ноздри внезапно защекотал запах кофе и табака — того самого табака — и Жан, к своему глубочайшему удивлению, увидел на журнальном столике грязную кофейную чашку (недопустимое нарушение!) и пепельницу с двумя или тремя окурками. Можно было мысленно упрекнуть Соломона за страшную неряшливость и порадоваться, что на солнце обнаружилось-таки сочное кофейно-табачное пятно… но… сохранившийся стойкий запах говорил о том, что хозяин кабинета был здесь, курил и пил кофе совсем недавно, от силы пару часов назад.
— Что же получается… -прошептал Жан. — Он никуда не уезжал -или только что приехал? Но где же он тогда? И почему Витц…
По спине Дюваля побежали мурашки, и сердце замерло, когда он подумал, что Соломон где-то спрятался, представил насмешливые глаза, наблюдающие за ним…откуда? Ну не из книжного же шкафа! Может, из гардеробной?
Жан опасливо оглянулся, на сей раз заметил новые улики, выдающие присутствие Кадоша — в углу дивана лежала черная мотоциклетная куртка, а поверх нее — кожаные краги. Теперь Дювалю казалось, что он улавливает еще и слабый, но вполне различимый запах бензина и машинного масла.
— Доктор… Доктор Кадош, вы здесь? — неуверенно позвал Жан: ему в любом случае было поздно прятаться, лучше сделать вид, что он пришел сюда намеренно, чтобы сообщить о визите Густава Райха… ну, а если Соломон после этого объявит ему выговор и прикажет отдать ключ от кабинета — что ж, он отдаст.
Никто не отозвался, наоборот, стало еще тише… но эта тишина была живой, наполненной, и Жан явственно ощущал присутствие. Скорее всего, у Соломона, если он до сих пор себя не обнаружил, были веские причины прятаться, а раз так, он точно не обрадуется, если Дюваль примется искать его и найдет.
«Уходи, уходи, уходи! — надрывался внутренний голос, этот извечный трус и паникер. — Ты не должен здесь находиться! Чего доброго, он еще решит, что ты его преследуешь. Мало тебе неприятностей, ты хочешь скандала?.. Настоящего скандала?»
Но какой-то другой голос, новый и незнакомый, отвечал трусу со спокойным упрямством:
«Да, хочу. Я хочу всего, хочу чего угодно, только бы снова почувствовать себя живым, только бы избавиться от рабского ошейника, в который сам просунул голову, только бы не ползти снова в свою семейную могилу…»
Неожиданно Дюваля осенило. Он едва не рассмеялся — как все оказалось объяснимо и просто. Соломон наверняка только что приехал (видимо, из аэропорта Ниццы на собственном мотоцикле, судя по куртке и крагам). Понятно, что до завтрашнего утра он не хочет ни с кем встречаться, вот и укрылся в кабинете, попросив фон Витца встретить незваных гостей. И когда он, Дюваль, так бессовестно вломился в святая святых, Соломон просто-напросто видит десятый сон, лежа на софе в комнате отдыха, примыкавшей с другой стороны к маленькой гардеробной — эти два помещения соединялись узкой арочной дверью, которую с полным основанием можно назвать потайной…
Вот теперь ему точно следовало уйти. Повернуться, выйти за порог, тихо запереть замок и проваливать восвояси, радуясь, что все обошлось тихо и мирно, и Соломон не поймал его с поличным, как нашкодившего щенка.
Но мысль об усталом и расслабленном Соломоне, спящем в нескольких шагах от него, в секретном покое, подобно заколдованному принцу, была так… трогательна… и соблазнительна, что месье Дюваль решил пойти до конца и выполнить-таки важную миссию посредника. Кто знает, может, Кадош передумает и захочет прямо сейчас побеседовать с Райхом, или, наоборот, попросит сохранить его инкогнито? В любом случае Жан окажется полезен, станет ему союзником, двойным агентом.
«Если только он захочет…»
О, чего только не сделал бы Жан Дюваль для Соломона Кадоша, если бы тот пожелал… Сердцем Жан по-прежнему был верен своей юношеской любви к Эрнесту и нежным романтическим воспоминаниям, но с некоторых пор
