Сен-Бриз повернулся к столешнице и принялся нарезать спаржу с ловкостью заправского шеф-повара; увлечение кулинарией было его многолетним хобби, наряду с живописью, кошками абиссинской породы и женщинами со сложным характером, но только кулинарии оказалось под силу перебороть его депрессию и вернуть к жизни после трагической гибели второй жены и обеих младших дочерей в дорожной аварии. С тех пор минуло уже четырнадцать лет, однако семейное горе все еще фонило в этих стенах, Эрнест ощущал его флюиды при каждом визите, и он снова и снова вспоминал мучительный ужас, пережитый в те мертвые зимние месяцы, от перспективы потерять отца — которого тогда так ненавидел и с которым отказывался общаться так долго из-за глупого проступка, незначащей любовной интрижки с легкомысленной Лидией Фотиади… (4)
Как только волна нахлынула снова, Эрнест встал, подошел к графу, обнял его за спину, прижался щекой к плечу, обтянутому мягкой тканью домашней рубашки, с детским упоением вдохнул неяркий запах лимонной мяты, какао и табака — такой родной и знакомый, любимый до слез.
— Ну… ну… что такое? — растерянно забормотал Сен-Бриз, застигнутый врасплох всплеском сыновнего чувства и от того еще больше растроганный; он опустил руку с ножом, свободной рукой поймал ладонь Эрнеста, слегка пожал, давая привычный сигнал — «эй, парень, что бы ты ни натворил, ты все равно остаешься моим родным, единственным мальчиком». — Смотри, пора класть спаржу, пока масло не почернело.
— Доктор Шаффхаузен умер.
— Да как же так! Неужели?! — граф был очевидно потрясен этим известием. — Я не знал… Кажется, я слышал что-то от Блумбергов пару недель назад, но не придал значения, подумал, они его перепутали с доктором Верхувеном — вот тот в самом деле умер, об этом писали во «Франс Суар»…
— К сожалению, Шаффхаузен тоже умер на самом деле, папа, — вздохнул Эрнест и вернулся на свое место, подлил в бокалы еще вина.
— Что с ним случилось?
— Острый инфаркт. Или что-то в этом роде… — художник предпочел не сообщать отцу о своих подозрениях насчет насильственной смерти доктора.
— Да покоится он с миром. — Сен-Бриз, как подобает добропорядочному католику, услышавшему о смерти ближнего, осенил себя крестом и высыпал на сковородку нарезанную спаржу. — Насколько я понял, это была плохая новость, очень плохая и печальная… но значит, есть и хорошая. Я прав?
— Ты прав, папа. Я отчаянно, безумно влюбился…
— О, сынок… — улыбка Сен-Бриза, вручную взбивающего свежайшие яйца вперемешку с жирными сливками, стала почти лукавой. — С этим я всегда готов тебя поздравить, влюбчивость — наша фамильная черта, ты унаследовал ее в полной мере. Правда, ты так часто радовал меня подобным известием, что боюсь, я сбился со счета.
— Нет, папа. На сей раз все иначе. Все намного проще… и одновременно сложнее.
Новая, незнакомая интонация в мягком голосе сына заставила графа насторожиться и снова отвлечься от приготовления трапезы. Он обернулся и внимательно посмотрел на Эрнеста. Бледность и темные круги под глазами — знаки бессонницы — предстали в ином свете, когда Сен-Бриз соотнес их с сияющим взглядом и мечтательной, счастливой улыбкой.
— Так, продолжай.
На сей раз Эрнест не стал прятаться за винным бокалом и сказал спокойно и прямо:
— Я встретил человека, с которым хочу прожить до конца моих — или его — чертовых дней, но все же надеюсь, что мои дни закончатся раньше. Мы решили быть вместе и… мы уже вместе и останемся вместе, кто бы что об этом ни думал и как бы ни относился к нашему решению.
Сен-Бриз кивнул и медленно проговорил:
-…И насколько я понял, раз это «человек» — то не женщина.
— Это мужчина.
— Кто же он такой? Надеюсь, ты простишь мне любопытство к имени и роду занятий твоего… ммммм… скажу так — моего зятя.
Эрнест вспыхнул до корней волос и хотел по привычке ощетиниться, защищая самое важное в своей жизни, но вдруг с удивлением понял, что слово «зять» в устах отца ни в малейшей степени не окрашено насмешкой или упреком. Эжену де Сен-Бризу действительно было интересно, кто же завладел сердцем сына до такой степени, что дошло до официального объявления намерений.
— Его зовут Соломон Кадош. Он доктор, и …
— О, не продолжай, я знаю, кто он! Доктор Кадош! Небеса! Эрнест, позволь сказать, что я горжусь тобою. Ты каким-то непостижимым образом умудрился закадрить одного из лучших нейрохирургов клиники Ротшильда (5), а значит, одного из лучших врачей Франции. Жажду узнать подробности вашего знакомства — ну, разумеется, те, что ты посчитаешь нужным мне сообщить. Омлет почти готов, но если бы я знал заранее, то открыл бы шампанское и заказал белужью икру. Впрочем, и сейчас еще не поздно…
Сен-Бриз подошел к двери в коридор и принялся звать слугу:
— Симон! Эй, Симон! А ну-ка, проснись, ты мне нужен!
— Папа, папа, подожди, остановись… Не надо никого будить! — Эрнест, не зная, плакать ему или смеяться от весьма неожиданной реакции отца на главную новость, удержал его за плечо:
— Я еще далеко не все рассказал тебе. И мне нужно… я хочу кое о чем попросить тебя.
— Попроси, мой мальчик, сделай милость. Наконец тебе хоть что-то понадобилось от твоего старого папаши, впервые за пятнадцать лет! Скажи, что тебе нужно, и считай, что ты это уже получил.
Граф вернулся к плите и ловко поддел лопаточкой омлет, который угрожающе шкворчал, сообщая, что готов подгореть:
— Так что же тебе нужно, сынок? Я жду…
Эрнест дождался, пока золотистая окружность из яиц и спаржи благополучно перевернется и сложится пополам, и ответил:
— Мне нужно взаймы примерно семьсот тысяч франков, чтобы заплатить налог в казну и вступить в права наследства. (6) Половина этой суммы у меня уже есть, вторую я могу получить, если продам своего Моне, но это займет время… а с решением вопроса лучше не затягивать, с учетом обстоятельств. Да, папа, Ирма тебе не солгала и ничего не придумала. Еврейский доктор меня загипнотизировал, а французский доктор, умерший месяц назад, оставил мне по завещанию несколько миллионов франков.
После того, как Эрнест отправился на встречу с отцом, честно предупредив, что не знает, когда освободится — семейные визиты для него всегда были непредсказуемы, «но в любом случае вечером на Монмартре!» — Соломон занялся структурированием собственного времени. Его ждали важные дела на Ривьере, из-за личных обстоятельств поставленные на недельную паузу, но и в Париже хватало мест, где ему не помешало бы появиться, и событий, в которых следовало поучаствовать.
Он сидел за письменным столом в гостиной и методично делал пометки в еженедельнике:
«12.00 — банк Ротшильда, встреча с М., представителем фонда; 13.30 — Парижская нотариальная палата — консультация,
