Эрнест слегка поклонился, не в силах преодолеть тщеславное удовольствие творца от подтверждения своей известности:
— Мне приятно, что вы знаете мои работы.
— Я был на вашей выставке прошлой осенью! В галерее «Модус»(3). Хотел купить одну вашу работу, но, к сожалению, ее у меня увели… — щеки «каноника» раскраснелись, ему определенно стало лучше от разговора об искусстве, и Эрнест, немного расслабившись, позволил себе поинтересоваться:
— Какую именно?
— «Сублимацию нежности».
«Хм… У месье Мнимого больного есть вкус… это единственная приличная моя работа среди всего того барахла, что Ирма пожелала показывать в «Модусе».
— В таком случае, сожалею, что она вам не досталась, месье…?
— Райх. Густав Райх, — «каноник» широко улыбнулся. — Преподаю в колледже Станисласа (4) философию и литературу. Простите, мне давно нужно было представиться, но проклятая тахикардия… Впрочем, сейчас я благодарен ей за такое знакомство.
Эрнест, памятуя заветы Лафонтена (5), настороженно относился к льстецам, но бедный месье Райх, который дышал ровнее, но все еще довольно тяжело, выглядел таким искренним и радостным, что только бесчувственное полено не ответило бы улыбкой на его улыбку. Беседовать, стоя посреди улицы, становилось все неудобнее, и не только из-за множества людей, снующих мимо: дождь усиливался, ощутимо холодало.
— Давайте я все-таки провожу вас до дома, месье Райх. Поговорить о современном искусстве мы сможем и по дороге…
— А знаете что, месье Верней? Я приму ваше предложение, благо живу совсем недалеко, но только при одном непременном условии.
— Каком? — Эрнест догадывался — каком, и не ошибся:
— Вы заглянете ко мне на бокал глинтвейна. Превосходное вино с пряностями, по традиционному австрийскому рецепту — это самое лучшее, что я могу предложить в такой холодный и сырой вечер, в благодарность за вашу заботу… и в честь знакомства.
— Хорошо, месье Райх, — дипломатично ответил художник, не уточняя, когда именно готов заглянуть — сегодня или в неопределенном будущем, чтобы оставить себе свободу для маневра.
Но почему бы в самом деле и не выпить в компании месье Райха? Эрнест вовсе не был надменным снобом, чуравшимся случайных знакомств, и добродушный «каноник», преподаватель литературы и любитель современного искусства, казался интересным и симпатичным собеседником, способным скрасить томительное ожидание часа вечернего свидания по телефону…
«Соломону это не понравится… — мелькнула тревожная мысль на краю сознания, но вслед за ней сейчас же вспыхнула другая, шальная:
«А вот нечего было срываться и улетать на Ривьеру без меня, из-за дурацкой работы…»
Убить мальчишку Райх решил сразу, еще до того, как закончил читать досье, оперативно собранное помощниками после известия о появлении у Шаффхаузена неожиданного наследника в лице бывшего пациента. Пациента — и любовника, поскольку Райх не верил в бескорыстную щедрость и давным-давно подозревал владельца клиники «Сан-Вивиан» в порочных склонностях, с тех самых пор, как тот публично выразил резкое неприятие репаративной терапии и посмел заикнуться о гомосексуальности как о «возможном осознанном выборе индивида».
Донна Исаис (6) одобрила его намерение, коснулась души холодными лунными щупальцами, и как всегда после контакта с ней Райх почувствовал благословение — когда твердость намерения, продиктованного долгом, пропитывалась пьянящим нектаром духовного стремления, глубоким и пылким сознанием праведности. Он ли не был избранным? Он ли не следовал узким путем и тесными вратами? И тот, кто более всех проявлял святую непреклонность, оказывался и более всех достойным применять святое принуждение.
Лелея первые ростки замысла, Райх подробно изучил биографию виконта Луи -Эрнеста де Сен-Бриза, безумного, порочного и своенравного малого, отринувшего гордое имя отца, чтобы носить фамилию матери, столь же безумной и порочной особы, блудницы и наркоманки; он просмотрел десятки фотографий с выставок и фестивалей, сделанных в разные годы, проштудировал газетные статьи, где упоминался художник, будь то рецензия или светская хроника, прочел записи психоаналитика, с которым, по личной рекомендации Райха, работал Жан Дюваль, а в качестве вишенки на торте, познакомился с содержанием подробной исповеди Жана, любезно переданной ему отцом Бушаром в виде портативной аудиокассеты… Материала хватило для вынесения окончательного приговора: Эрнесту Вернею предстояло умереть, заплатив и за собственные грехи, и за проступки тех, кто грешил вместе с ним.
Райх с гордостью — и острым, болезненным удовольствием — думал о своей высокой миссии, о тройственной роли: судьи, палача и проводника божественной воли. У него была и сила, и храбрость, и готовность сойтись в противоборстве с духом тьмы, демоном, принявшим ангельски-прекрасный облик, чтобы вернее улавливать в свои сети… Этого никогда не поняли бы профаны, простые смертные, но Густав Райх не был простым смертным — он был избранным.
Донна Исаис снисходила к нему, напитывая особой силой, темной, могучей, как подземная река, она превращала его в существо, одноприродное демонам и духам, тогда он легко различал их, видел, понимал их речь — и мог убивать… Так было угодно Богу.
Рациональная часть сознания Райха держала связь с обыденной реальностью и всегда следовала четкому плану убийства, от замысла до исполнения. В случае с Эрнестом Вернеем все было тщательно продумано и разложено по полочкам. Безвременная смерть художника намного упрощала для юристов фонда «дело о наследстве Шаффхаузена», а грязная связь Вернея с Соломоном Кадошем на этом фоне выглядела просто подарком судьбы… или прямым указанием с гневных небес, что и как нужно делать.
На случай чьих-то сомнений, что небеса сказали веское слово и вынесли вердикт «виновен без снисхождения», Райх заручился полной поддержкой отца Альбуса, своего прямого куратора из Рима. Несколько приватных бесед, с разъяснением неоспоримых выгод, которые получит Мать (7), если ревностные братья исполнят долг и отправят нераскаянного грешника, безбожника, соблазняющего малых сил, на преждевременную и нелицеприятную встречу с Высшим Судьей, были тщательно запротоколированы секретарем отца Альбуса и помещены в особый архив одной из конгрегаций Ватикана, с пометками «сверхважное» и «сверхсекретное».
Прощаясь с Райхом, отец Альбус без обиняков пояснил, как должно выглядеть «мероприятие» в глазах всех верных Божьему делу:
— Позаботьтесь об отсутствии излишних мучений и помните о категорическом запрете проливать кровь. Не дайте душе покинуть тело без последнего напутствия. И самое главное — соберите весомые доказательства греха, упорства в грехе и полной нераскаянности.
…За доказательствами дело не стало. Они просто падали в руки, как спелые груши. Свежие фотографии, изобличавшие парочку содомитов, Райх получил сегодня утром, сразу от двух агентов, пущенных по следу Кадоша несколько дней назад, после его спешного отъезда в Париж для встречи с любовником. Третий агент, приставленный к Эрнесту Вернею, оказался самым ловким, он сумел проникнуть в мастерскую художника на Монмартре и установить две микрокамеры, так что теперь в распоряжении Райха было еще и занимательное видео для взрослых… он не успел посмотреть его — не хватило времени, важнее было перехватить Эрнеста во время праздной прогулки, но и гнусные фотографии давали полное представление, чем мерзкие педерасты все время занимались
