«Каноник», он же месье Райх, вопреки его утверждениям, жил не так чтобы очень близко от собора, если мерить расстояние шагами пешей прогулки — на углу улиц Сент-Филипп дю Руль и Фобур Сент-Оноре, но такси доставило их по адресу всего за пятнадцать минут, с учетом вечерних пробок.
Когда машина остановилась возле дома, у Эрнеста возникло искушение не выходить из нее, попрощаться с «каноником» и, пообещав ему непременно, непременно заглянуть с визитом в ближайшие дни, сразу же назвать водителю другой адрес.
Но милый пожилой дядечка, должно быть, угадавший его намерение дезертировать, посмотрел так грустно, и так робко проговорил:
— Ну что же, месье Верней?.. Вы подниметесь ненадолго? — что у Эрнеста не нашлось достаточного запаса равнодушного цинизма, чтобы отказать.
К тому же «каноник» все еще был довольно бледен, на лбу его по-прежнему дрожала испарина, и за время поездки он два или три раза заходился особенным хриплым кашлем, которые доктора называют «сердечным».
Эрнеста резанула нестерпимая мысль, что, может быть, Шаффхаузен вот так же закашлялся в последние минуты жизни, и никого не оказалось рядом с ним, чтобы помочь… Он не очень понимал, с какой стати обязывает себя отдавать неисполненный сыновний долг «канонику», однако ничего не мог с этим поделать: волю точно парализовало. Нетипичное и не самое приятное ощущение, но Верней списал его на усталость, да вообще он был сам не свой из-за внезапного отъезда Соломона. Кто знает, может, стаканчик горячего глинтвейна и неторопливая беседа о живописи и литературе будет как раз тем, что доктор прописал.
«Твой доктор тебе бы такое точно не прописал…» — снова царапнула тревожная мысль, но в любом случае отступать было поздно: они уже входили в подъезд.
Квартира месье Райха, расположенная на третьем этаже, оказалась большой и роскошной — чересчур большой и чересчур роскошной для простого преподавателя, каким изображал себя «каноник»; Эрнест, благодаря долгому общению с Ирмой, усердно натаскивавшей безалаберного художника в области управления финансами, был хорошо знаком с тонкостями владения недвижимостью в центре Парижа. Он прикинул стоимость коммунальных услуг в этом районе и в доме такого класса, прибавил сумму ежегодного налога и косвенные платежи — цифра выходила более чем солидная, но судя по всему, она не слишком била по карману владельца. Квартира выглядела уютной и ухоженной, она ничем не напоминала апартаменты нуворишей, доверху забитые дорогим барахлом, с «дизайнерской отделкой», похожей на кошмар после приема ЛСД, напротив, здесь каждая деталь интерьера была отмечена печатью изящества и тонкого вкуса.
Стены просторного холла и гостиной с камином украшали картины — в основном качественные копии известных мастеров 15-17 века, итальянцев и фламандцев, но Эрнест наметанным глазом определил несколько подлинников французских художников более позднего периода: пейзаж Сислея, несколько ангелочков Греза, две или три миниатюры Ватто… (8)
На камине стояли майоликовые фигурки в анималистическом жанре. Эрнеста обдало жаром, когда он понял, что одна из них, в форме головы льва, совершенно точно была родом из Валлориса и создана руками Жана Марэ… (9)
«Да, месье Райх не солгал: он разбирается в искусстве и умеет находить и выбирать по-настоящему интересные вещи среди китчевого хлама…»
Мебель сочетала в себе удобство и благородную строгость линий. Ковры, драпировки, шторы на окнах идеально гармонировали по текстуре и цвету. Свет был мягким, ненавязчивым, но достаточно ярким, чтобы не приходилось напрягать глаза при чтении или созерцании картин.
Тем более странным казалось одиночество Райха: этот дом больше подошел бы семье респектабельных интеллектуалов, где все увлечены искусством, или же… паре пожилых коллекционеров- эпикурейцев, ценителей крепкой мужской дружбы. Эрнест невольно улыбнулся, представив, что когда-нибудь они с Соломоном станут такими бодрыми старичкам. Но, должно быть, почтенный «каноник» предпочитал суровую философию стоиков жизнерадостным парадоксам Эпикура.
— Располагайтесь, прошу вас, — гостеприимно предложил Райх, как раз вернувшийся в гостиную с брикетами для растопки камина в обеих руках. — На улице сегодня так сыро и прохладно, мои старые кости ноют… Вы ведь и сами не возражаете погреться у живого огонька, а, Эрнест — если мне позволено будет вас так называть?
Обращение по имени, неформальное, но без панибратства, кольнуло сердце, напомнив спокойную отеческую манеру Шаффхаузена, особенно его фирменное: «Если вы не возражаете, Эрнест», о чем бы ни шла речь: о предложении опробовать новый терапевтический метод, выйти на яхте на ловлю дорады или выпить кофе в неурочный час.
Сообразив, что хозяину будет не очень-то сподручно возиться с растопкой после сердечного приступа, художник предложил свои услуги:
— Позвольте, месье, я сам разожгу огонь… — тот, словно только и ждал шага навстречу, охотно отдал ему брикеты, но при этом бросил такой странный и жадный — жаждущий — взгляд, что Эрнест снова почувствовал неловкость и счел нужным добавить:
— Вы обещали мне глинтвейн и, если хотите, с этим я тоже помогу. Интересно узнать ваш секретный рецепт… Хочу удивить моего друга, он любит красное вино в оригинальных сочетаниях.
Фраза была совершенно невинной и нейтральной, она не могла задеть, если Верней ошибался в своих догадках, и милый пожилой каноник не имел ввиду «ничего такого»; но если Эрнест был прав, и месье Райх был жителем той же голубой планеты, он поймет и тайный шифр, и вежливый отказ от чего-то большего, чем бокал вина и дружеская беседа…
— У вашего друга хороший вкус, — сказал «каноник», маскируя улыбкой долгий разочарованный вздох. — А он… он сейчас в Париже? Нет-нет, не сочтите меня нескромным! — я не хочу выпытывать лишнее… но может, ваш друг захочет присоединиться к нашей небольшой вечеринке? Может, вы ему позвоните?
Эрнест представил возможную реакцию Соломона на подобный звонок и молча покачал головой, потом взглянул на часы, ненавязчиво напоминая, что в любом случае не намерен растягивать свой визит. Тем более, что теперь ему стало вполне очевидно: месье Райх не так уж болен, и с ним все будет в порядке.
— Ну, как хотите, Эрнест… Растапливайте же камин, прошу вас, а я достану из своих запасов бутылочку каберне, из него получается лучший «глювайн», если, конечно, не переборщить со специями. Корица, гвоздика, анис… Вы любите анис? Не представляю, как его можно любить, но вот в «глювайне» ему самое место, как грешнику в аду.
Но этой ночью кровью злой
Мои опять зажгутся щеки,
И кровью брызнут тростники
На плащ широкий вихрей горных.
Федерико Гарсиа Лорка
В полумраке гостиной танцуют длинные тени, черные и лиловые. Лицо Эрнеста, склонившегося над огнем, ярко освещено, и в отблесках каминного пламени гладкая, ровная и теплая кожа выглядит золотой, а губы, изогнутые, как лук Аполлона — темно-вишневыми, как зрелое бордосское вино. Густые волосы, темнее вороньего крыла, длинные, шелковистые, слегка волнистые после дождя, струятся
