Кадош и фон Витц остались одни, с облегчением сняли пиджаки и развязали галстуки, расположились поудобнее: Соломон в кресле за столом, Фридрих — на диване, подсунув под ноющую поясницу жесткую подушку — позвонили на кухню и попросили принести кофе.
— У тебя должен быть коньяк, — сказал Витц тоном, не предполагающим ни сомнения, ни отказа. Соломон, жадно закуривая, молча кивнул, но с места не двинулся.
— Ну и? Ты ждешь, что нам его феи нальют? — хмыкнул собеседник.
— Вроде того. Дождемся кофе и вызовем джинна из пещеры Сезам, пусть захватит бутылку.
— С этими твоими джиннами одни проблемы, причем с обоими, — проворчал Витц и улегся, как настоящий восточный паша. — До сих пор не могу взять в толк, как Эмиль — пусть земля ему будет пухом — сумел уговорить меня ввязаться в «семейное дело»…
— Жалеешь? — Соломон с философским спокойствием выпустил губами синеватую струйку дыма.
— Нет. Но ты хоть в курсе, насколько меня и тебя посадят, если все выплывет наружу в один совсем не прекрасный день? Эмилю-то уже ничего не страшно, а я бы вот не хотел свои последние земные годы провести в тюремной камере, пусть даже очень и очень комфортабельной. Уверен, ты тоже.
— Ты прав. Со дня похорон Эмиля тюрьма окончательно перестала вписываться в мои жизненные планы. Но я по-прежнему не теряю надежды отправить туда Райха вместе с его подручными.
Витц поднял брови и выпятил нижнюю губу, что в длинном ряду его мимических масок выражало крайний скепсис:
— Мальчик мой, мечтать не вредно… Для этого нужно либо поймать на горячем этого долбанного Учителя смерти, либо найти настоящего убийцу той женщины, а свершить такое чудо десять лет спустя не под силу даже комиссару Мегрэ. Организовать джинну перелет через Атлантику и канадский паспорт куда как реальнее.
Соломон слегка нахмурился и отрицательно повел рукой, давая понять, что не готов сейчас обсуждать болезненную тему отъезда в Канаду, и тут раздался деликатный стук в дверь: темнокожая Лу, которую Кадош называл исключительно «мадемуазель Медельчи», а Витц — «сестра Лу», принесла поднос с кофе и легким ужином.
— Добрый вечер, доктор Кадош… добрый вечер, месье Витц… — тихий голос и скромно опущенный взгляд не помешал девушке ослепительно улыбнуться и с необычайной грацией порхнуть к столу, чтобы поскорее постелить салфетки, расставить посуду и позволить двоим голодным мужчинам насладиться вечерней трапезой:
— Кофе, как вы любите, доктор Кадош… Булочки… Салат… И кордон-блю, месье Витц, как вы привыкли… Много сыра, а ветчина совсем постная.
— О! О! Сестра Лу, вы просто волшебница! — промурлыкал Витц, посылая девушке ответную улыбку и жадно потирая руки в предвкушении удовольствия от чудесной готовки донны Джами.
Соломон бросил на него внимательный взгляд, соотнес бравый вид и распущенный павлиний хвост седого дон-жуана с мило покрасневшими щеками и явным кокетством девушки, и… принялся спокойно пить кофе, как будто ничего особенного не происходило. Витц оставался верен себе, любовные победы и служебные романы сопровождали его повсюду, где он появлялся и задерживался более чем на три дня.
«А еще меня поучал, старый ловелас…» — подумал Кадош с беззлобной иронией, и хотел в свою очередь поблагодарить демуазель Медельчи, которая наконец-то собралась уходить, но девушка его опередила:
— Ах, месье, я совсем забыла… Доктор Дюваль…
При упоминании этого имени рука Соломона на секунду замерла в воздухе:
— Что с ним?
— С ним ничего… Он просто приехал… И уже, наверное, час или полтора дожидается, чтобы зайти к вам.
Кадош и Витц переглянулись, потом Соломон уточнил:
— Когда именно он приехал и где дожидается?
Лу пожала плечами:
— Не могу сказать точно, простите, месье. Я его случайно увидела, в холле на втором этаже, он тихо сидел, читал газету. Я спросила, не собирается ли он пойти в свой кабинет и не принести ли ему кофе, а он ответил, что нет, что он ждет вас, месье Кадош, когда вы закончите совещание с месье Витцем, потому что ему очень нужно переговорить с вами с глазу на глаз. И… попросил передать, что он ждет.
— Спасибо, мадемуазель. Но наше совещание еще не закончено, а час довольно поздний. Я буду признателен, если вы скажете об этом доктору Дювалю и попросите его приехать завтра. Мы сможем побеседовать после утреннего обхода.
Витц едва дождался, пока Лу выйдет за дверь, чтобы в досаде хлопнуть ладонью по столу и воскликнуть:
— Вот об этом я и говорил! Ты видишь, что он делает? Да это похоже на преследование, натуральное преследование! Может, нам стоит посоветоваться с Дюроком на его счет?
— И что, интересно, мы скажем Дюроку? Попросим связать Дюваля или посадить под домашний арест, приставив жену в качестве надзирателя? Классная идея. Напомню, что он работает здесь врачом, на совершенно законных основаниях, и хорошо работает. Его контракт пока никто не отменял и не пересматривал.
Витц упрямо мотнул головой:
— Ну так давай отменим и пересмотрим. Ты знаешь мое мнение: Дюваля нужно убрать подальше от клиники. Будь моя воля, я бы его вообще из медицины турнул, вместе с поганой монографией.
Соломон спокойно выслушал возражение, но мнения своего не изменил ни на йоту:
— Увольнять его не за что, Эмиль бы этого не хотел, а затевать новый конфликт, когда у нас медиация на носу, неумно и недальновидно. Вспомни классика: «Враг повергнутый может еще оправиться, примиренный же вполне побежден». Дюваль, судя по твоим рассказам, почти уже наш, а ты хочешь все испортить?
— Ну да, ну да… Прямо слышу царя Соломона: «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напои его водою». И плевать, что он только и думает, как бы тебя сожрать!
— Насколько я догадываюсь, думает он совсем о другом. Это создает определенные неудобства, но… может оказаться на руку при верном подходе.
— Тогда отчего ж ты не зовешь его сюда, прямо к тайной вечере, а заставляешь томиться до утреннего обхода? — ядовито поинтересовался Витц.
Губы Соломона дрогнули в нежной улыбке:
— Оттого, что мои джинны для меня гораздо важнее, чем доктор Дюваль. И пока ты вызываешь первого, воспользуюсь минуткой, чтобы позвонить второму…
Соломон не видел Эрнеста полдня, но между ними было более пятисот километров, и каждая новая минута разлуки как будто сильнее натягивала связующую их нить; влюбленное и тоскующее сердце просто щемило,
