— Нет, мадам. Все, что делает месье Дюваль на территории клиники и в рамках профессиональных обязанностей, он делает полностью добровольно.
— Тогда почему… Где он? — она задыхалась, как после быстрой ходьбы, и, кажется, была немного пьяна. — Вы не должны так его перегружать. К тому же, учитывая нынешний конфликт интересов…
— Прошу прощения, мадам Дюваль. Одну минуту. — Кадош обернулся к Витцу, который активно жестикулировал, предлагая передать ему трубку для объяснения с бывшей аспиранткой, и с благодарностью принял своевременную помощь друга. Розыски исчезнувшего Дюваля — куда бы он там ни зарулил, после того, как сел в такси — определенно не входили в число приоритетов Соломона на ближайшие часы.
— Гутен нахт, фрау Дюваль, рад, очень рад… Да, это доктор фон Витц. Да-да. Конечно, я все объясню. Вам не стоит тревожиться за Иоганна. Нет, право, не стоит. Это все его трудолюбие и тяга к знаниям, такая, знаете настырная. Да, ха-ха-ха, сегодня такая ночь, что все тревожатся без видимой причины… Скачки атмосферного давления.
Соломон беззвучно поаплодировал коллеге, выражая восхищение его способности утешать и уговаривать женщин — можно было не сомневаться, что Витц все уладит с Сесиль, по крайней мере до утра, когда станет известно, где был и чем на самом деле занимался Дюваль. Потом направился в сторону гардеробной, чтобы забрать куртку и дорожную сумку и, проходя мимо чайного стола, где все еще были разложены карты, уже открытые руками Исаака, бросил взгляд на странные яркие картинки: троянский конь, ввозимый в ворота города, Ахилл на колеснице, позорящий тело Гектора — во всяком случае, сюжет был очень похож, и, наконец, Геракл, срубающий головы Лернейской гидре (6):
— Хммммм… понятия не имею, что это означает у гадалок, но если я еще не забыл греческую мифологию — ситуация малоприятная.
Лис поднял на него потемневший серьезный взгляд и сказал без тени улыбки:
— Поезжай в Париж поскорее, братец. Надеюсь, ты успеешь, и все будет хорошо. Да поможет бог твоему художнику.
Мрачные слова Исаака звучали в ушах Соломона по дороге в аэропорт, и позже, сидя в самолете в ожидании взлета, с нетерпением глядя в иллюминатор, за которым малиновая кровь восхода широкими полосами разливалась по нежно-розовому рассветному небу, он не мог забыть о них. Для его рационального ума карты были забавой, детской игрой, что бы там ни говорили по их поводу Юнг и его последователи, помешанные на архетипах и символах, и «предсказания», хорошие или дурные, не стоили выеденного яйца. Но с интуицией — настоящей интуицией, рожденной под неокортисом — дело обстояло иначе, ее голос нельзя было заглушить никаким скепсисом.
Братья Кадош, оба, умели тонко чувствовать, создавать внутреннюю тишину и слышать неслышимое, а порою входить в особое состояние, где истончалась грань между действительным и воображаемым, и посреди абсолютной тьмы, запутанности, неопределенности вдруг вспыхивал яркий луч истины, и ответ на мучительный вопрос оказывался совсем рядом, простой и понятный.
Это умение сделало Соломона прекрасным диагностом, способным обосновать рискованный метод лечения и с высокой точностью предсказать результат, а Исаака — духовидцем, видевшим глубины человеческого сердца, скрытые мотивы и тайные желания. Когда Лис глубоко нырял в темное зазеркалье бессознательного, то редко ошибался в оценке происходящего между людьми. Карты и прочие мистические атрибуты, вроде хрустального шара или деревянных рун, были только поводом для такого нырка. Но в любом случае брат, побывав на дне своего колдовского колодца, пришел к тому же выводу, что и он сам: Эрнесту угрожает серьезная опасность, с ним что-то случилось.
«Теряя силы, бредил мальчик в венке из инея и крови… Ключи, колодцы и фонтаны клинки скрестили в изголовье…»
Страшное стихотворение Лорки, пугавшее Соломона в отрочестве, очень «вовремя» всплыло в памяти, и он с трудом подавил стон, потер заболевшие от напряжения виски и полез за аспирином, очень жалея, что магии не существует, и он не может перенестись в Париж одной силой мысли или на спине у джинна. По крайней мере, ему повезло в том, что вылет состоялся точно по расписанию, в шесть двадцать.
Полтора часа спустя самолет приземлился в Орли.
…Выйдя из зала прилета, Соломон хотел было еще раз позвонить Эрнесту, но устало отбросил эту мысль — если художник дома и в порядке, то он увидит его через двадцать минут, и все так или иначе разъяснится; если же нет, звонок тем более не имел смысла.
Тревога не улеглась, наоборот, разрасталась, как нефтяное пятно, стучала в артериях индейскими барабанами, нашептывала кошмары на невнятном языке висельников, и всему темному ужасу, объявшему сознание, Кадош мог противопоставить только простые действия: умыться холодной водой над раковиной в туалете, купить в автомате сигареты и банку кока-колы, быстро дойти до стоянки такси и сесть в первую же подъехавшую машину.
Погода была прохладной и ясной, свежей после вчерашнего дождя, дорога — почти свободной в столь ранний час, до центра города таксист не доехал, а долетел, за что получил щедрые чаевые.
— Удачи, месье, хорошего дня! — обрадованно сказал он в спину вышедшему пассажиру, но Кадош, вопреки своей обычной вежливости, проигнорировал пожелание и побежал к подъезду дома на рю Эколь. Он бежал так, как будто за ним гнались черти или химеры, слетевшие с колоннады Нотр-Дам, сам не зная, что за сила настойчиво тянет его вперед, и почему кажется, что счет идет на минуты…
Консьерж что-то прокричал ему, похоже, назвал по имени, но все звуки мира сливались сейчас только в один настойчивый зов:
«Быстрее, быстрее!».
Оказавшись перед дверью в квартиру Эрнеста, Соломон не стал звонить, глубоко внутри себя зная, что это бесполезно, вытащил ключи, которые любимый торжественно вручил ему после первой проведенной здесь ночи, быстро открыл оба замка…
Дверь подалась, но не до конца: изнутри она была закрыта на цепочку. Кадош ударил плечом, чтобы сорвать ее, и это удалось бы ему максимум с третьей попытки, но вдруг раздался щелчок, цепочка упала, дверь распахнулась — и Соломон, влетев в прихожую, едва не сбил с ног рыжеволосую женщину в шелковом халате на голое тело. Он узнал Ирму, бывшую любовницу Эрнесту, но прежде чем успел что-нибудь сказать, она с рыданиями повисла у него на плечах и сама заговорила с ним:
— Кадош, вы здесь!.. Боже, какое счастье! Доктор, умоляю, помогите, я не знаю, что делать… Эрнест, он… Я не могу его разбудить!
Оттолкнув ее, Соломон ринулся в спальню и наконец-то увидел своего любимого…
Эрнест лежал на кровати в застывшей позе, с закрытыми глазами, изжелта-бледный, и на несколько чудовищных секунд Соломону показалось, что художник мертв. Но склонившись над ним, почти припав к его лицу, он
