Стыд и вину он почувствовал позднее, уже оказавшись дома, за надежно запертой дверью, когда обдумал стычку и вспомнил ее во всех подробностях… и пришел в ужас от самого себя, оказывается, способного унижать человека и получать от этого удовольствие.
«Господи, прости меня! В какое же чудовище я превращусь, если буду позволять себе подобное поведение?.. А может быть, я давно стал чудовищем, сам того не заметив, и поэтому Исаак… Исаак начал изменять мне с тем испанским танцовщиком, прекрасным, как ангел?»
…Ксавье перевернулся на диване, лег на спину и уставился в потолок. Ему снова стало больно: тело помнило, помнило каждым нервом, каждой клеткой, что он почувствовал, когда вскрыл тот проклятый желтый конверт. Сердце едва не взорвалось, искорежив грудную клетку, дыхание замерло, а по жилам медленно потек ледяной яд.
На стол из конверта выпали фотоснимки — множество фотоснимков, очень хорошего качества и большого размера, так что можно было безошибочно опознать участников отснятых сцен и рассмотреть все детали происходящего. Сомнений в подлинности у Ксавье не возникло: он сам увлекался фотографией и разбирался в технике съемки, проявки, склейки и печати достаточно, чтобы определить подделку или грубый монтаж.
Нет, снимки не выглядели поддельными… и везде на них красовался Исаак, полураздетый, а на паре снимков — полностью голый, в компании темнокудрого испанца, с золотисто-оливковой кожей, крупным красивым ртом и огромными черными глазами, выразительными и страстными, насквозь прожигающими душу.
Ксавье, дрожа от озноба, перебирал уличающие фотографии, одну за другой, рассматривал снова и снова, доходил до конца пачки и начинал сначала. Он хотел бы ослепнуть, перестать дышать, попросту исчезнуть, превратиться в туман и ничего больше не ощущать, но ему не суждено было быстрого избавления от ревнивых мук. Пальцы точно приклеились к плотным глянцевым карточкам, и взгляд, против воли, возвращался к самым откровенным и бесстыдным кадрам, к явным свидетельствам, что он предан, обманут, унижен… что Исаак ему изменяет и лжет и, судя по всему, довольно давно.
Вот Лис, в одних только легких полотняных штанах, упирается босыми ногами в пол и держит испанца за талию, а тот, прогнувшись в спине, так, что тело его образует арку, касается пола пальцами рук… Это вроде бы обычная гимнастическая разминка в балетном классе, но почему они оба так напряжены, почему их бедра так тесно соприкасаются, почему рот испанца развратно полуоткрыт, а Лис закусил нижнюю губу, словно борется с вожделением?.. Или вовсе не борется, а поддается ему…
Вот испанец в обтягивающем черном трико лежит навзничь на полу, раздвинув ноги, раскинув руки, как любовник, готовый к страстному соитию; Исаак стоит над ним, положив руки на бедра, и точно дразнит своей мужской статью, обнаженным атлетическим торсом, властным взглядом. Больше на фото ничего не происходит, однако Ксавье уверен — сам не зная почему — что всего через несколько минут после того, как некий дотошный наблюдатель щелкнул объективом, эти двое сплелись в объятиях и занялись сексом прямо в танцклассе.
Следующий снимок казался ярким подтверждением, что все именно так и произошло, он был непристоен, почти порнографичен и полон грубоватой правды… Ноги испанца согнуты, одна из них подтянута к груди, вторая покоится на локте Исаака, стоящего на коленях. Ракурс таков, что Ксавье не может увидеть обнаженных членов, но поза и выражение лица партнеров говорят сами за себя, и более чем красноречиво.
Много, бесконечно много снимков, и каждый — свидетельство, улика… Исаак с испанцем. Везде вдвоем, рядом, близко, непозволительно близко. Вот они в душе, оба голые, Лис оперся ладонями о стену, испанец прижимается к нему сзади. Вот испанец на коленях, с членом во рту — на снимке не видно, кому он делает минет, но Ксавье кажется, что он узнает черные шелковые брюки и кожаные туфли.
А вот они целуются! Затылок испанца, эта его проклятая грива смоляных кудрей, закрывает лицо Исаака, кажется, он хочет всосать любовника полностью, как вампир, и Лис пассивно поддается этой горячей жадности, угощает собой, позволяет пить свое дыхание, облизывать, кусать и бог знает что еще делать… Картинка на фото статична, но в воображении Ксавье она движется, и сцена поцелуя — поцелуя! — прокручивается снова и снова, как на заевшей кинопленке (2).
…Поначалу он просто сидел в темной кухне, обхватив себя руками, тупо пялился на снимки, разложенные на столе и рассыпанные по полу, и раскачивался взад вперед. Потом начал монотонно подвывать.
«Лис мне изменяет… Лис мне лжет… Лис за моей спиной спит с другим… Лис меня не любит. Не —лю-бит…»
Не любит, не любит, не любит — эти слова били по ушам, как похоронный набат, стучали в сердце, как комья земли по крышке гроба, и когда боль стала непереносимой, перекрывающей дыхание, Ксавье разрыдался. Он заливался слезами, как в детстве, горько и безутешно, икал, кашлял, ловил губами воздух, но становилось только хуже, только больнее… Так он еще никогда не плакал, даже на похоронах мамы, может, потому, что был слишком мал, может, потому, что свято верил в слова отца и кюре — мама стала ангелом, она всегда с тобой, всегда рядом, хотя ты и не можешь ее увидеть.
— Мама! Мама!.. — зашептал Ксавье в последней отчаянной надежде и, упав на колени, прижал к груди стиснутые руки. — Мамочка, помоги мне! Мама, мама, мамочка… Ма-ма…
Наверное, она все-таки услышала его призыв, его бессвязную, отчаянную молитву-потому что воздух внезапно стал густым и сладким, мягко наполнил легкие и успокоил судорожные всхлипы. Постепенно Ксавье снова обрел способность дышать, и в голове, затуманенной горем, немного просветлело. До возвращения Исаака оставалось совсем мало времени, нужно было все прибрать, привести в порядок, приготовить ужин… и принять решение, что делать дальше.
…Решения он так и не принял, но до сегодняшнего дня ни словом не обмолвился о желтом конверте и его содержимом ни Лису, ни Сиду. Только дяде Густаву, перед самым отъездом, когда пришел к нему в гости получить благословение и добрый совет.
***
Время шло, дрова в камине прогорали, превращаясь в жемчужно-красноватую золу, Соломон и Франсуа допивали вторую порцию глинтвейна за просмотром соревнований по фристайлу, курили и обсуждали перспективы французской сборной на чемпионате мира, а Исаак все не возвращался со своей затянувшейся лыжной прогулки…
Ксавье искусал себе язык и губы, пытаясь соблюсти собственный «обет молчания», защититься подчеркнутым равнодушием и не вмешиваться в тайную жизнь любовника, задавая неуместные вопросы его брату-близнецу. Пусть изменник делает что хочет, до поры, до времени, раз ему так
