Но на исходе третьего часа пустого ожидания юноша все-таки не выдержал и, не обращаясь ни к кому в отдельности, как будто произносил театральную реплику «в сторону», поинтересовался вслух причинами столь долгого отсутствия Лиса.
Дядя Франсуа, перебитый на полуслове, засопел по-медвежьи и бросил на племянника укоризненный взгляд — мол, некрасиво так прерывать беседу старших, а Соломон с налета сделал попытку смягчить его враждебность:
— Он скоро придет, Ксавье, не волнуйся. Лис ни за что не пропустит обеденное время. Катание на лыжах и горный воздух пробуждают зверский аппетит.
Юноша хмыкнул и соизволил повернуть голову, чтобы Соломону не приходилось общаться с его затылком:
— Вы ведь уходили вместе. Почему же вернулись по-отдельности? Знаю, вы нарочно его там оставили… У него изменились планы? — он сам ужасался, как звучит его голос, ставший вдруг скрипучим и жестким, похожим на голос отца.
Тогда Соломон, нимало не смутившись, сообщил, что Исаак, катавшийся на тренировочном склоне, был взят в заложники группой испанских школьников. И, вероятно, до сих пор развлекается с ними на импровизированном чемпионате по лыжному балету, затеянном аниматорами.
Ксавье с презрительным видом выслушал эту бредовую историю и холодно дал понять, что не верит ни единому слову, и если уж доктор Кадош берется покрывать похождения брата, то мог бы придумать что-нибудь получше.
— Уже полчаса как совсем стемнело, не видно ни трасс, ни подъемников, какой еще «чемпионат»? И с каких это пор Лис играет в школьного учителя?.. Может, ты еще скажешь, что они его в Испанию забрали?.. А может, «это был Фантомас», а?.. Нууууу, в таком случае, плакал не только наш совместный обед, но и ужин в «Гризли»… не будет ни раклета, ни фондю…
В воздухе отчетливо запахло грозой, но Соломон все еще надеялся разрядить обстановку мирным разговором:
— Не думаю, что нас ожидает такая неприятность, как вынужденный пост… ну если только ты не наложишь на Исаака епитимью. Тогда нам всем придется поголодать: Лису — из раскаяния, мне — из братской любви, месье Дельмасу — из дружбы, ну, а некоему сердитому молодому человеку — из упрямства.
— О, вы, как всегда, необычайно остроумны, доктор! Скажите, а когда ваши пациенты лежат на операционном столе со вскрытым черепом, вы тоже над ними шутите?..
— Нет, — кротко ответил Соломон. — в это время я над ними не шучу.
— Тогда… какого ж дьявола вы издеваетесь надо мной?! Думаете, я бревно бесчувственное, и мне не больно от ваших… богохульных шуточек?
Прозвучало резко и грубо, но Ксавье испытал неожиданное облегчение, позволив себе эту грубость, и не стал извиняться, только сжал кулаки.
Мужчины отставили стаканы с вином и переглянулись. Франсуа развел руками, показывая, что понятия не имеет, как бороться с подобным настроем племянника, и уступает Соломону почетную роль переговорщика.
Кадош, начавший серьезно тревожиться — не только как брат Исаака, но и как медик, повидавший на своем веку немало нервных расстройств — едва заметно кивнул и встал, чтобы подойти к Ксавье и присесть с ним рядом. Он надеялся, что смена диспозиции поможет вернуть беседу в конструктивное русло, и заодно выяснить, что в очередной раз навоображал себе несчастный влюбленный…
Неожиданно юноша сам вскочил с дивана, словно пес, почуявший хозяина, и метнулся к окну, выходящему на ближайший лыжный склон и туристическую тропу, что вела в горы, мимо шале и основного многоэтажного корпуса отеля.
— Куда ты? Постой! — дядя попытался поймать его за руку, но Ксавье увернулся, приник к оконному стеклу, напряженно всмотрелся, увидел того, когда надеялся увидеть, и страдальчески выдохнул:
— Так я и знал!
Соломон, приблизившись, в свою очередь бросил взгляд за окно и похолодел в предчувствии неизбежного…
По тропинке шла красивая молодая пара, отчетливо видная в ярком свете фонарей. Мужчина и женщина так увлеклись разговором, что явно не замечали ничего вокруг. Это был Лис, собственной персоной, под руку с восхитительно красивой блондинкой в элегантном лыжном костюме.
«О чёрт, это еще кто такая? Где он её подцепил?» — мысленно простонал Соломон, соображая, как бы отвлечь Ксавье и увести от окна, чтобы дать близнецу хоть небольшую фору. Он ни секунды не сомневался, что общение Исаака с белокурой красоткой не имеет никакого отношения к ухаживанию, скорее всего, он просто оказывал любезность даме, живущей в соседнем шале, или случайно встретил парижскую знакомую — не такой уж невероятный вариант во время праздников.
Вот только Ксавье не выглядел готовым воспринимать разумные доводы, наоборот, напрягся и ощетинился, как готовый к драке кот…
Старший Дельмас, хотя и не отличался особой чувствительностью, тоже понял, что происходит неладное, и решил вмешаться в ситуацию на свой манер: наполнил бокал глинтвейном и понес его племяннику. Поравнявшись с Кадошем, Франсуа шепнул ему:
— Иди, встречай брата, предупреди, что барометр показывает бурю… а я пока тут полежу в окопе.
— Хорошо. Держи оборону.
— Нет! — яростно воскликнул Ксавье, чей обострившийся слух без труда уловил эти перешептывания; он схватил Соломона за запястье и сдавил так, что мужчина охнул от боли.
— Нет, Сид, остановись, не смей его предупреждать!.. Пусть он войдет и посмотрит мне в глаза! Я хочу знать, будет ли он лгать мне прямо в лицо!
— Тише, тише… Успокойся. Лис немного задержался на прогулке, но это не повод подозревать его бог знает в чем. — Соломон старался говорить ровным тоном и не показывать закипевшее в груди раздражение: он ненавидел подобные сцены из мелодрам и не имел никакого желания становиться участником одной из них, однако деваться было некуда. Гроза разразилась раньше, чем к ней успели подготовиться.
Ксавье закричал еще громче и яростнее:
— Ах, не повод?! А что тогда повод?! Как же мне все это надоело! Ваши эти уловки… ваша постоянная ложь! Вы постоянно мне лжете! Негодяи, негодяи! Вы все лжете мне прямо в глаза, и вам ни капли не стыдно? Да вы просто… больные! Вы больные, все трое, слышите?!
— Ну здрасте-приехали… — пробормотал Дельмас и, вместо того, чтобы вручить глинтвейн Ксавье, выпил сам живительную рубиновую эссенцию. Он впервые в жизни видел племянника в таком состоянии, и внезапное превращение воспитанного, романтичного и добродушного «прекрасного принца» в нечто среднее между покойным Бернаром и скандальной фурией, «королевой драмы», поразило его до глубины души.
Соломон видел, что с Ксавье приключилась настоящая истерика — об этом ясно говорили покрасневшее лицо, сильная дрожь и хриплое, клокочущее дыхание, с трудом проталкивавшее воздух сквозь спазмированное горло — и что тот в шаге от того, чтобы упасть на пол или начать рвать на себе волосы. Нельзя было
