Проникнуть на территорию «Ангельского виноградника» не составило труда — по краям сада вилла была обнесена лишь невысокой каменной оградой, местами разрушенной, и проломы были достаточно широкими, чтобы пропустить незваных гостей. Но если бы даже трещины оказались тщательно заделанными, перебраться через стену помогла бы обыкновенная садовая лестница…
Кадош не держал ни собаки, ни охраны (да и к чему, что могло угрожать мирному скромному жилищу в тихом патриархальном городке, лишенном большинства искушений и соблазнов курортной жизни?), а сигнализация и система видеонаблюдения, если и были, определенно не работали. Прислуга, вероятно, крепко спала, или вовсе была отпущена до утра. Ручка стеклянной двери, ведущая с боковой террасы внутрь дома, легко подалась под нажимом и повернулась…
— По-моему, он кого-то ждет… — прошептала Мирей на ухо Жану; садовая прохлада немного протрезвила ее, но хмель все равно бродил в крови, растекался по жилам веселящим струйками охотничьего азарта. — Не тебя ли? Он точно не назначал тебе свидания?
— Уже не уверен… — пробормотал Дюваль, слегка пошатываясь, и для надежности схватился за свою спутницу, что крепче держалась на ногах. — Если приглашение «на бокал вина как-нибудь» не было… ик… обычной… ик… вежжжливостью… то… ик! — может, и назначал… П-пойдем скорее, н-найдем его, п-пока кто-нибудь не проснулся и полицию не вызвал… в-вот будет скандал!
— Тшшшшш! Перестань икать на весь дом! — Мирей зажала ему рот и почти лишила возможности дышать, но нехватка кислорода только усилила эрекцию.
Не разбирая дороги, полуослепший, ничего не слыша сквозь шум крови в ушах, Дюваль, цепляясь за Мирей, как ребенок за мать, послушно побрел следом за ней по длинному темному коридору, в сторону ярко освещенного прямоугольника, должно быть, обозначавшего проход в гостиную. Теперь они были уже не тенями, а душами, нетерпеливо несущимися из холодной черноты небытия к теплому золотому сиянию жизни.
Но на пороге гостиной их встретила не сладостная музыка сфер, а глухой удар в стену, звон разбитого стекла, дождь осколков с резким запахом аниса и полыни и неразборчивое проклятие…
***
…Должно быть, брошенная бутылка абсента, разлетевшись вдребезги, пробила дыру между слоями реальности, или иным образом нарушила пространственно-временной континуум. У Исаака вырвался хриплый крик ужаса, когда из темноты выступили два призрака, в развевающихся белых саванах, и, протягивая руки, стали приближаться к нему. Он выронил телефонную трубку, резко сел и выставил вперед ладони, чтобы не дать привидениям коснуться себя, но понятия не имея, как от них защищаться… Когда-то он всерьез интересовался спиритизмом, прочел кучу разнообразной эзотерической литературы, от «Ключей Соломона» до Папюса. Но теперь не мог припомнить ни одного, даже простенького, заклинания, ни одной молитвы и ни одного совета по обращению с нечистой силой, и просто зарычал, как загнанный, но не сдавшийся зверь:
— Кто вы такие, что вам нужно?! Убирайтесь к дьяволу, откуда пришли!
Абсент уже изрядно затуманил его мозг, перед глазами все плыло, призраки казались мутными, искаженными, как если бы он видел их в кривом зеркале или сквозь толщу воды… но один силуэт определенно был женским, с длинными рыжими волосами, совсем как у Анн-Мари, второй — мужским, с волнистыми волосами и большими глазами, совсем как у Ксавье…
«Блядь, я снова допился до галлюцинаций…»
Исаак попытался встать с дивана, но не тут-то было: саван, скрывавший женщину, упал на пол, и под ним оказалось стройное загорелое тело, не призрачное, а живое — он сразу это понял, по легкому мускусному запаху и волне тепла — с пышными бедрами и высокой полной грудью, и соблазнительным темно-рыжим треугольником между длинных ног…
Женщина обвила его руками, упруго и сильно, как змея, оседлала его колени, острые маленькие соски потерлись о грудь Исаака, жадные губы нашли его рот, язык заскользил по языку. Он сжал ее в ответном объятии, ощутил, как внизу влажные, чуть припухшие створки скользят по его члену, и в следующий миг ему стало все равно, кто она такая, ангел или суккуб. Прежде всего она была женщиной, жаждущей, алчной, готовой насадиться на него и принять глубоко в себя, услаждая до полного удовлетворения…
Потрясенная своей удачей, обезумевшая от запаха распаленного мужчины и жадной готовности, с какой он принял ее первые ласки, Мирей готовилась пристроиться сверху на его великолепный член, торчащий как пика, и затеять скачку амазонки… но Кадош амазонок не любил. Он сам хотел доминировать, и Ахилл легко одержал верх над Пентесилеей (4). Мирей сама не заметила, как оказалась стоящей на четвереньках, в позе львицы, а Кадош навис над ней сзади и, плотно обхватив, одним движением всадил в нее все двадцать пять сантиметров своей неоспоримой мужественности.
— Ааааааааахх! — низко выдохнула Бокаж, бедрами отвечая заданному ритму, и застонала еще громче, не сдерживаясь, поскольку едва могла вынести глубочайшее удовольствие от властного проникновения внутрь себя — и нежных, чувственных касаний снаружи. Умелые руки Кадоша не просто держали ее, они черт знает что творили с ее грудью, сосками, животом и нижними губами.
Трахая незнакомую одалиску, спорхнувшую в его абсентовый кошмар из неведомого рая, снова и снова вгоняя член в сжимающуюся, тесную, но жаркую и податливую щель, Исаак потерялся в ощущениях и с трудом сознавал, где он, и кто еще находится рядом. О мужчине-призраке, похожем на Ксавье (но это не был Ксавье…) он вспомнил только, когда чьи-то ладони ласково легли ему на ягодицы, и чей-то язык нетерпеливо и жадно скользнул между ними, и принялся нализывать вход, постепенно пробираясь все глубже.
…Когда Мирей окончательно потеряла стыд, сбросила простыню и ловко вспрыгнула на Соломона, Жан сперва растерялся, как брошенный ребенок, забытый посреди борделя. Неловко вздыхая, он топтался рядом с диваном, кутаясь в свое нелепое маскарадное одеяние, не зная, что делать с самим собой и с неспадающим возбуждением, но не мог отвести глаз от страстно совокупляющейся пары, и скорее дал бы себя убить, чем согласился уйти.
Соломон его не замечал, Мирей не было до него дела, поскольку она уже получала, что хотела — и вдруг Жана осенило, что, если так, он тоже может делать все, что заблагорассудится, все, на что сумеет решиться. Теплая звездная ночь, пахнущая абсентом и мимозой, давала ему шанс, и любое безумство, любое бесстыдство казалось сейчас уместным и позволительным.
Он сбросил простыню и, оставшись совсем голым, тоже взобрался на диван, подполз к Соломону и уткнулся
