— Если честно, Торнадо сам не свой. Тревожится за нас с тобой — сразу за обоих — и за месье Дюваля… Полон дурных предчувствий, и ему постоянно кажется, что за нами следят.
«Возможно, ему не кажется…», — подумал Соломон и усилием воли подавил мгновенную вспышку раздражения: он уже отругал брата и любовника за беспечную неосторожность, отругал как только приехал, еще прежде чем обнял обоих и обменялся приветственным поцелуем с Эрнестом. Ругать повторно за одно и то же было не в него правилах, и он предпочел не сообщать Исааку, что тревога и подозрения Торнадо имеют под собой отнюдь не иллюзорное основание… Тем более что Эрнест, судя по всему, тоже хранил молчание, и не проболтался Лису, что «приступ острого аппендицита», задержавший их в Париже, на самом деле был покушением на убийство, подстроенным их старым общим врагом.
— Хватит шептаться, — подходя к столу с бокалами в руках, ревниво сказал Эрнест.— Доктор Витц и ваша матушка совершенно правы насчет вас: вы — заговорщики и постоянно что-нибудь затеваете… впрочем, я-то нисколько не лучше, меня хлебом не корми, только дай впутаться в авантюру.
Лис улыбнулся и согласно кивнул, а Соломон дождался, пока бокалы окажутся на безопасной поверхности, по соседству с тарелками, соусником, хлебной корзинкой, вазой со свежими цветами и белыми свечами в серебряных подсвечниках, поймал кисть возлюбленного и поднес ее к губам.
— Спасибо, моя любовь, — прошептал он, жадно целуя мягкую ладонь и сильные тонкие пальцы, меж тем как его собственные пальцы ласкали запястье Эрнеста. — Спасибо за этот ужин. За свечи, которые я так люблю по вечерам, потому что с ними всегда уютнее. И спасибо за чудесные цветы — я и не знал, что ты так прекрасно составляешь букеты… Мне сразу стало лучше. Ты маг и волшебник.
Художник бросил взгляд на вазу с цветами: сам он находил сочетание розовых крупных цветков подранеи (3), полных сладострастия, с невинными белыми колокольчиками и загадочной сине-сиреневой лавандой немного безумным. Букеты он обычно не столько составлял, сколько «рисовал», забавляясь с цветовой палитрой, и сегодня следовал тому же принципу. Но выбор вазы и подсвечников, посуды, бокалов определенной формы, скатерти и разнообразных столовых мелочей, а также точно рассчитанное количество электрического света и горящих свечей, был далеко не случаен. Каждая деталь заняла свое место, идеально вписалась в интерьер и в общую композицию живой картины.
Это был один из способов Эрнеста просить прощения — окружая объект страсти повышенным вниманием, сочетать ухаживание с изящными подарками и красивостями, на которых мог отдохнуть усталый или расстроенный взгляд. Соломон сумел оценить его старания… высказанная любовником похвала опьянила, как сладкое вино, и заставила покраснеть от удовольствия…
— Все для тебя, meine liebe. — тихо проговорил Эрнест. — Я просто хотел, чтобы ты спокойно отдохнул хотя бы один вечер, и надеялся, что тебе понравится быть здесь. С цветами, свечами и вином.
— И с тобой.
— Конечно, со мной… В этом же и смысл.
Торнадо, не отнимая зацелованной руки, сел рядом с Соломоном и прижался головой к сильному плечу. Он с упоением вдыхал знакомый запах табака, сандала и кедровой хвои, с легкой цитрусовой нотой, и чувствовал, как сердце постепенно наполняется радостью и покоем, как возвращается переживание правильности от их общей и нежной тайны.
Исаак спокойно заканчивал приготовления к трапезе, ни словом, ни жестом, ни взглядом не вмешиваясь в происходящее между Эрнестом и Соломоном — он понимал, насколько они оба нуждаются в этих мгновениях близости и полной открытости.
Немного погодя, когда к закусками и салатом было покончено, и сотрапезники, заново разлив вино по бокалам, перешли к горячей желтой пасте, аппетитно пахнущей сливками, черным перцем, базиликом, оливками и морем, Эрнест решился поменять тему беседы (она касалась индивидуальных предпочтений в еде и кулинарных традиций Прованса) и задать один мучающий его вопрос…
— Дорогие мои, простите… мне нужно кое-что узнать прямо сейчас.
— Да? — близнецы положили вилки и синхронно повернулись к нему, как будто все время ждали, что он подаст пример и первым затронет любой из сложных вопросов, которые требовали обсуждения и совместного решения.
— Десять лет назад… когда Ксавье Дельмас был жив… между вами все было так же, как сейчас между нами?
Исаак вздрогнул и, опустив глаза, горько усмехнулся: имя Ксавье должно было прозвучать между ними, и он думал, что готов его услышать из уст Эрнеста, но это все равно оказалось болезненным…
Соломон успокаивающе положил руку на руку брата и ответил:
— Нет. Лис и Ксавье были вместе, я был рядом. Вот и все.
— А почему? — Эрнест старался сохранить беспечный вид и тон, но ему это не очень хорошо удавалось. Он боялся, очень боялся услышать в ответ какую-нибудь житейскую банальность, вроде «Ксавье меня не хотел», которая сразу низведет их нынешний любовный союз до уровня гомосексуального адюльтера «по взаимному согласию». Хуже могла быть только ссылка на нормы мещанской морали, которой братья Кадош почему-то следовали десять лет назад, а теперь решили ее презреть.
Но Соломон ответил просто и честно:
— Я не знаю. Мы тогда об этом не думали. Никто из нас. Наша жизнь была совсем другой, и мы были другими.
— Но… ты… ты хотел, чтобы вы?..
— Я хотел счастья для своего брата, и тогда, и сейчас. Я был рад, что они с Ксавье любят друг друга, и сам любил их обоих. Но… нет, я не был счастлив, если ты об этом. До встречи с тобой я не знал настоящего счастья в любви. Я и в саму любовь не очень-то верил — точнее, не верил в ее возможность для меня.
Лис тоже подал голос:
— Да, Торнадо, это правда. Сид всегда был мечтателем, и поэтому в сердечных делах ему не везло. Ну… а я… какое-то время был необычайно счастлив. Необычайно. Но Ксавье забрал мою жизнь без остатка, понимаешь? Я отдал все, всего себя, но ему всегда было мало, так уж вышло. Может быть, поэтому его и отняли у меня.
Эрнест пристально посмотрел на Исаака, пытаясь прочесть сложное выражение на лице близнеца; он чувствовал его боль, но не знал, вызвана ли она памятью о прошлом или переживаниями о настоящем.
Лис долил в свой бокал вина, выпил его залпом и проговорил, глядя в пространство:
— После его смерти я думал, что не выживу… и уж точно никогда не полюблю и не узнаю счастья.
Он прошептал что-то похожее на короткую
