Что ж, откровенный разговор, который расставит точки над «и», определенно назрел, и нет никакого смысла его откладывать: ожидание пытки намного хуже нее самой.
— «Делай что должен, и свершится, чему суждено», — пробормотал Исаак, словно повторяя за кем-то древнюю мудрость, и поймал себя на том, что уже минут пять стоит над раскрытым пакетом, с опущенными плечами и застывшей спиной, и бесцельно вертит коробку домашних равиолей, не зная, куда ее пристроить.
— Эй… что с тобой, Лис? Ты в порядке? — встревоженный шепот Торнадо вдруг раздался совсем близко. Теплые руки нежно обвились вокруг пояса, сомкнулись на животе, теплые губы ласково прижались к затылку и тут же скользнули по шее длинным поцелуем, отозвавшимся сладкой дрожью во всем теле…
— Оххххх, Эрнест… — Лис запрокинул голову, млея от прикосновений, веря и не веря чудесной перемене настроения любовника, и начиная понимать, почему брат дал ему прозвище Торнадо — неистового вихря, рождающегося в грозовом облаке, с бешеной силой и непредсказуемым характером:
— Это ты мне скажи — все ли с тобой в порядке?.. — он обернулся, притянул и плотно прижал Эрнеста к себе -тот наконец-то позволил сделать это -и требовательно взглянул ему в лицо. — Я тебя обидел, сделал что-то не так?
— Нет. Ты все сделал так… абсолютно все. — художник слегка покраснел (ему это необыкновенно шло), улыбнулся и провел кончиками пальцев по щеке Лиса.
— Но почему тогда ты отталкиваешь меня?
— Я тебя отталкиваю? — переспросил Эрнест в глубочайшем удивлении, гадая, как Исааку удалось столь превратно понять причины его вынужденной сдержанности, и слегка толкнулся бедрами в бедра любовника. — Ты вот это называешь «отталкивать»?! Когда я только и думаю, что о нашем придорожном пикнике, и пока мы шлялись по магазинам, мне стоило черт знает каких усилий не залезть к тебе в ширинку посреди Кур Салейя (1), и не затащить в подворотню, чтобы трахнуться с тобой у ближайшей стенки?..
— Блядь, заткнись, я не железный… — хрипло простонал Исаак, но предупреждение обоюдно запоздало: они набросились друг на друга с жадными поцелуями, впиваясь губами и зубами, сплетаясь языками, обнимались, терлись и ласкались так, как будто решили обмануть время и ограбить саму Вечность, воруя мгновения блаженного счастья.
— Как же я этого хотел… Как мне этого не хватало, Торнадо… годами… — выдыхал Лис в полубеспамятстве, дрожа от наслаждения, и на губах Эрнеста в очередной раз замирала трусливая буржуазная фраза: «Мы должны остановиться». Нет, черт возьми, не должны… То, что они делали, не было ни баловством праздных любовников, ни грубым утолением похоти, сексом ради секса — это было исцеление.
Эрнест встал на колени, расстегнул на Исааке джинсы и высвободил член… горячая упругая головка, скользкая от предсемени, тут же проникла ему в рот, Лис застонал, двинул бедрами и вошел глубже. Сейчас он не мог контролировать свою страсть, стремясь в мягкую и жаркую тесноту, и с каждым движением, с каждым касанием нёба, языка и губ любовника, получал именно то, чего желал, именно так, как желал.
Самые восхитительные наслаждения заканчиваются быстрее всего: Исаак продержался лишь несколько минут и кончил, содрогаясь, хрипло рыча, задыхаясь, и не сводя с любовника обожающего взора…
— Я не хочу потерять тебя… просто не смогу… — прошептал он немного позже, в смущении и неге, когда они стояли возле окна, бок о бок, щека к щеке, с бокалами вина, и смотрели на яркий вечерний город, отдышавшийся от зноя, готовый к веселью и приключениям.
Рука Эрнеста сжала его руку. Ответ художника был понятен без слов.
***
Жана вытащили из машины — без грубости, но сопровождающим пришлось применить силу, поскольку сам он едва мог двигаться — встряхнули, расправили, как марионетку, и завязали глаза плотной тканью. В густой чернильной темноте южной ночи, глубоко за городом и вдали от оживленной трассы, он едва ли сумел бы рассмотреть многое, но спутники предпочли перестраховаться. Это внушало надежду, что его по крайней мере оставят в живых — иначе с чего бы им хлопотать? Покойники неболтливы.
— Пойдемте, месье Дюваль, — сказал уже знакомый ему баритон. «Домино», Рафаэль… или как он там назвался, дурацким придуманным именем… не имело значения.
— Куда?.. — слабо спросил Жан, трясясь от страха, но изо всех сил старался сохранить достоинство и хотя бы видимость присутствия духа.
— Прямо и налево, медленными шагами. Осторожнее, не споткнитесь. Здесь высокий порожек.
Дюваль суетливо кивнул и сразу же споткнулся…
— Осторожно, — терпеливо повторил голос, сразу несколько рук поддержали пленника, и слегка подтолкнули вперед. Зашуршал гравий, потом что-то лязгнуло, заскрипело и снова лязгнуло: должно быть, открылись и закрылись ворота или калитка.
Жана снова подтолкнули и заставили ускорить шаг:
— Пошевеливайтесь, месье Дюваль. Вас уже заждались.
Он любил читать детективные романы с похищениями, много раз видел подобные сцены в фильмах про мафию и гангстеров, но оказался совершенно не готов наяву играть роль заложника.
Сознание двоилось, Жан ощущал себя персонажем книги или кинокартины, с той разницей, что вокруг не было павильона и съемочных декораций, рубашка его насквозь промокла от настоящего, а не бутафорского холодного пота, и никто не гарантировал счастливого финала. Полицейские или другие хорошие парни с пушками не придут на помощь, потому что Жан никому не сказал о своих планах на вечер, и если он исчезнет, никто не хватится по крайней мере сутки, а то и больше…
В эту тяжелую минуту он впервые пожалел о своем решении оставить Сесиль. Подумать только, вместо кошмара, где его, обколотого наркотиком, связанного, привезли неведомо куда, и вряд ли с добрыми намерениями, он мог бы сейчас спокойно сидеть с женой дома, в их уютной гостиной, пить вечерний кофе с маленькими пирожными из любимой кондитерской, и смотреть по телевизору новую комедию.
Жан, не сдержавшись, захлюпал носом и забормотал первую пришедшую в голову молитву — обращение к Богу сейчас казалось последним шансом на спасение, хоть и довольно иллюзорным… Вера Дюваля давно была слаба, и, даже если Бог существует, едва ли он бросит свои небесные дела, чтобы вытащить жалкого человечка из трясины, куда он сам же себя и загнал необдуманными поступками.
С мягким шорохом отворилась дверь, Жан ощутил под ногами ковер, а на лице — теплое душистое дуновение, как будто кто-то обмахивал его веером, пропитанным благовониями. Они вошли в
