Дюваля провели по длинному коридору, затем по лестнице наверх (восемь ступенек, площадка, и еще восемь ступенек), заставили повернуть направо и, наконец, сняли повязку.
В просторной комнате с высоким потолком, где он теперь оказался, горел яркий красноватый свет и мерцала цветная гирлянда, как на Рождество, и Жан, ослепленный этой иллюминацией, ощутил резкую боль в глазах. Он усиленно заморгал и заозирался по сторонам, как затравленное животное, потерявшее надежду ускользнуть.
В первые секунды ему почудилось, что его привезли в какой-то странный ночной клуб: звучала ритмичная музыка, с отчетливым вкраплением бас-гитары и барабанов, звенели бокалы, пахло вином и закусками, стучали бильярдные шары, туда-сюда ходили люди, облаченные в костюмы, похожие на одежду рок-звезд, и в еще более экстравагантные наряды: длинные блестящие плащи, золотистые маски с перьями, похожие на венецианские бауты…
«Это что, действительно вечеринка, как и говорил Рафаэль? Может, меня просто-напросто разыграли…?» — мелькнувшая надежда едва не заставила Жана разрыдаться от облегчения, он только молился, чтобы жестокая шутка поскорее закончилась, и пусть над ним смеются сколько угодно, только бы отпустили на все четыре стороны…
Неожиданно свет погас, музыка смолкла, помещение погрузилось в темноту и тишину, люди не то исчезли, не то затаились. Глухо и мрачно забил барабан.
Жан, дрожа, по-прежнему ничего не понимая, стоял один в центре комнаты, и сердце у него начинало ныть все сильнее, наполняться дурным предчувствием и смертной тоской.
— Где я?.. Что происходит?.. — жалобно вскрикнул он, но ответа не было — только погребальный рокот барабана продолжал терзать уши, и еще ему послышалось шелестящее злобное хихиканье, как будто в темноте его постепенно окружали голодные призраки.
— Господа, я прошу вас… розыгрыш затянулся… Объясните, что происходит? Что вы собираетесь делать? — взывал Дюваль с упорством отчаяния, пытаясь перекричать страшный барабан, и все больше и больше чувствовал себя приговоренным к смерти, который стоит на эшафоте, окруженный веселящейся чернью. Все эти люди, которых он не видел, но чье присутствие ощущал кожей, собрались здесь не просто так, они чего-то ждали, что-то предвкушали… какое-то необычное зрелище, или действие, а может быть, трапезу, где ему назначено стать главным блюдом.
Барабан умолк. Снова зажегся красноватый свет, и Жан увидел, что стоит посреди тесного круга людей в плащах и масках. Сквозь прорези масок блестели глаза, жадно и голодно. Чуть поодаль за первым кругом расположились «рок-звезды» в черной коже, он держали в руках длинные гибкие кнуты, наподобие пастушеских.
Зазвучали фанфары, и незнакомый голос, громкий и веселый, но крайне неприятный, провозгласил:
— Дорогой месье Жан Дюваль! Мы рады приветствовать вас в нашем обществе разврата и сладострастия, в нашем саду наслаждений! Добро пожаловать на вечеринку Содома! Сегодня вы будете здесь настоящей звездой!
Включилась музыка — Жан не был знатоком современных стилей и групп, но безошибочно опознал модный «хэви-металл»; и сейчас же его схватили, принялись раздевать, тискать, гладить, поливать вином… он слабо сопротивлялся, но его попытки только смешили и распаляли оборотней в золотых плащах, и каждый раз, как Жану удавалось сделать хотя бы полшага за пределы круга, один из «кожаных» щелкал кнутом, загоняя жертву обратно.
— Прекратите! Прекратите! — надрывался Дюваль. — Я не хочу… не хочу! Отпустите! На помощь! На помощь!
Жесткая рука вцепилась ему в волосы и дернула так, что Жан едва не обмочился от боли и страха — ощущение было такое, что с него живьем снимают скальп… Рафаэль подтянул его поближе, заставил смотреть себе в лицо, и с волчьей злобой оскалил зубы:
— Что тебе не по нутру, дорогой месье? Не нравится вечеринка для пидорасов? Ну как же так! Мы так старались!
— Да-да, так старались! — глумливо подхватили другие голоса. — Так ждали! А он гнушается, гнушается нами, веселыми жителями Содома! Не хочет пососать нам члены! Не хочет раскрыть для нас свою дырку! Какой нахальный пидорок!
Аккомпанементом к насмешкам зашуршала ткань, защелкали кнопки, зачиркали расстегиваемые «молнии»… к запаху вина, пота и пряных благовоний отчетливо примешался мускусный запах мужского возбуждения.
Дюваль, наконец-то ясно понявший, к чему все идет, и какая участь ему уготована на этой «вечеринке», вскрикнул и, превозмогая боль, давясь от нехватки воздуха, забился, как кролик в силках:
— Нет, нет, нет! Не смейте! Не смейте! — он попробовал укусить Рафаэля, но только получил чувствительный удар в лицо, разбивший нос и рассекший верхнюю губу. Соленая кровь с привкусом железа хлынула ручьем, Жан захрипел, и, теряя равновесие, начал падать, но его подхватили и, сцапав за руки и за ноги, с дьявольским хохотом поволокли к бильярдному столу, стоящему в дальнем углу комнаты.
— Ах ты, капризная принцесска! Сейчас ты сполна познаешь гостеприимство содомлян (2)! — прокричал все тот же неприятный голос распорядителя вечеринки.
— Мы наполним тебя доверху нашей любовью, но сперва ты должен очиститься! Покажи нам свою задницу, мы проверим, грязнуля ты — или хороший мальчик, готовый для содомлян!
Жана безжалостно повалили на стол, прижали грудью и лицом к гладкой суконной поверхности, зафиксировали руки и ноги… брюки и белье на нем просто разрезали — то ли ножом, то ли опасной бритвой — и сорвали прочь, так что он остался полностью голым ниже пояса и раскрытым для всеобщего обозрения.
И тогда он заплакал.
***
Паста с гребешками и креветками и равиоли с тремя видами начинок были готовы, оставалось только натереть сыр. Эрнест собирался этим заняться, пока Исаак доделывал салат и смешивал в небольшой чашечке ингредиенты для соуса — густое темное масло, мед, лимонный сок и пряные травы, но Лис требовательно сказал:
— А ну-ка положи тёрку, Торнадо, и не вздумай прикасаться к пармезану.
— Почему? — удивленный таким афронтом, художник обернулся к Соломону, сидящему за столом, в поисках поддержки, но тот только развел руками и продолжил ввинчивать штопор в горлышко бутылки с вином.
— Я сам закончу с едой. Пара минут, и можно с чистой совестью предаваться чревоугодию.
Эрнест поднял брови:
— Мне по-прежнему непонятно, почему я не могу трогать пармезан, но хорошо, будь по-твоему.
Он направился к посудному шкафу, чтобы достать бокалы, но на полпути остановился, обернулся к близнецам и уточнил:
— Трогать стаканы мне не запрещено, надеюсь?
— Нет, — ответили братья в один голос, с равным восхищением любуясь Эрнестом, и с одинаковой нежностью посмеиваясь над его возмущением домашней тиранией Кадошей.
Пока он придирчиво рассматривал имеющиеся в наличии сосуды для питья, выбирая самые красивые — ему хотелось сделать художественное обрамление ужина безупречным — Соломон притянул к себе Лиса и шепотом поинтересовался:
— Он весь день сегодня такой?
— Почти… — Исаак слегка покраснел, вспоминая недавнюю страстную интермедию здесь же, на кухне, и последовавшее за
