— Я тоже расстроен, и мне ужасно жаль нашего завтрака. Готов компенсировать его приглашением на ужин.
Жорж обрадованно встрепенулся и поднял на Соломона щенячий взгляд:
— Ууужин? Да, конечно! А когда?
Кадош вздохнул и слегка развел руками:
— Как только закончу свои дела. Я тебе позвоню.
— Типично еврейское обещание — ни да, ни нет… — проворчал Жорж, но это все равно было лучше, чем ничего, и он снова кивнул в знак согласия.
Утро у обоих мужчин определенно не задалось, как и вечер накануне, и только ночь между ними вспоминалась как непрерывное сладкое удовольствие.
***
— Ай, больно!.. — Ксавье присел было на стул, но сразу же подскочил, словно у него под ягодицами оказалось не удобное сиденье, обтянутое мягкой кожей, а раскаленная плита.
В следующую секунду юноша покраснел от стыда, как маков цвет, и закрыл лицо руками, уверенный, что Лис высмеет его за несдержанность, достойную нервной барышни:
— Прости… Я… ну правда, больно!
К удивлению Ксавье — очень приятному удивлению — Исаак не засмеялся. Он сам как будто смутился, это было заметно по задрожавшим ресницам и красным пятнам, вспыхнувшим на скулах, пробормотал что-то вроде «эгоистичный кретин», дотянулся до Ксавье и заключил его в объятия.
— Это ты меня прости, милый. Я знаю, что больно, и мне не следовало… черт!.. Прости, пожалуйста.
Под надежной защитой рук любимого, таких сильных и таких нежных в одно и то же время, Ксавье сразу стало тепло и спокойно, все неприятные ощущения притупились и показались незначительной ерундой:
— Но ведь это же пройдет? — прошептал он в шею Исаака.
— Конечно, пройдет! — заверил его Лис. — Просто… еще пару дней может беспокоить. Так всегда бывает после первого раза.
Уточнение оказалось излишним: плечи Ксавье тут же застыли, а голос стал напряженным:
— Что значит — «так всегда бывает после…»? У тебя их сколько было — первых разов?!
Исаак, с размаху наступивший на те же грабли, что и вчера, застонал:
— О, нет… Ксавье, не надо… Я только хотел объяснить, что…
— Что объяснить, месье Кадош? Что я в вашей постели далеко не первый девственник?! — если бы ревнивый сарказм в голосе месье Дельмаса мог превратиться в кипящую лаву, огненный поток накрыл бы Исаака с головой.
Он попытался применить тактику непротивления и беспомощно развел руками, показывая, что принимает все упреки, и что ему нечего возразить, но это не сработало. Ксавье разозлился еще больше, потребовал «не увиливать» и рассказать ему, как на исповеди, обо всех прошлых похождениях и бывших любовниках.
— Зачем? — спросил Исаак с искренним недоумением. — Какое значение имеет мое прошлое, если сейчас я здесь, с тобой — и собираюсь быть с тобой всю оставшуюся жизнь?.. Я не хочу причинять тебе боль…
— Но причиняешь! Да, мне больно, больно, что я у тебя не первый, разве это так трудно понять?.. — воскликнул Ксавье, гневно ударил ладонью по столу и тут же, опомнившись, с очаровательной непоследовательностью влюбленного прижался к Лису, стиснул изо всех сил, словно боялся, что любимого отберут, и по-детски всхлипнул:
— Мне страшно, Лис… мне так страшно!.. Я не хочу… не хочу тебя потерять…
— Боже мой, глупенький… мальчик мой любимый… — у Исаака перехватило горло от болезненной нежности и заныло в груди от сладкой тоски и никогда прежде не испытанного чувства полной принадлежности другому, не связанному с ним тайной близнецовости. — Ты меня не потеряешь, обещаю…
— А ты… ты мне не изменишь?.. Если изменишь, я не смогу, просто не смогу! этого пережить, Лис, охххх, Лис…
— Ну что ты такое выдумываешь? Конечно, нет. Ты мой единственный и самый лучший на свете мальчик. Я с тобой, я всегда буду с тобой… и никому… никогда… тебя… не отдам.
Шепча признания, он на каждом слове целовал Ксавье в глаза, в губы, в щеки, баюкал в объятиях, успокаивая, утешая своего избранника, и тот постепенно расслаблялся — оттаивал, как замерзший цветок на солнечном склоне. Еще через некоторое время к юноше начало возвращаться хорошее расположение духа, и он уже хитро посмотрел на Исаака из-под длинных черных ресниц:
— Лис…
— Что, моя любовь?
— Если я пока что не могу сидеть — из-за тебя, между прочим, он же у тебя размером с Эйфелеву башню — придется нам с тобою есть лежа, как древним римлянам… И… давай уже правда поедим, а?.. Только тебе нужно будет самому приготовить, потому что я, кроме бутербродов, ничего не умею…
— Ах ты, маленький лентяй, — рассмеялся Исаак, у которого наконец-то отлегло от сердца: пробудившийся аппетит Ксавье обрадовал его, как врача — снижение температуры у больного. — Конечно, я все приготовлю, пока ты будешь валяться на диване попой вверх и с охлаждающим кремом между полупопий… но должен заметить, что по части кулинарных талантов я ненамного превосхожу тебя. Это Соломон у нас — маэстро высокой кухни, способный простую поленту с сыром приготовить так, что ум отъешь, ну, а я способен сотворить разве что какие-нибудь яйца бенедикт…
— О, Лис, пожалуйста, сотвори хоть что-нибудь, пока я не упал в голодный обморок, — простонал Ксавье, и весьма достоверно изобразил, что теряет сознание, но только для того, чтобы снова оказаться подхваченным в объятия и притянутым в долгий поцелуй.
Имя брата, упомянутое к слову, заставило Исаака вспомнить кое о чем и повторно покраснеть от стыда: вчера вечером он отключил телефон и до сих пор не позаботился вставить штепсель обратно в розетку.
«Сид, должно быть, с ума сходит, куда это я подевался… Ну как же — мало того, что домой ночевать не пришел, так еще и не позвонил, и трубку не беру… ни тебе «спокойной ночи», ни доброго утра…»
Ксавье удивительным образом почувствовал настроение любимого и, когда Исаак принялся нарезать ветчину и сыр, робко дотронулся до его руки и спросил:
— А ты не хочешь позвонить своему брату? Вы же должны были куда-то вместе идти, он, наверное, волнуется…
— Наверное, волнуется, — не стал отрицать Лис и, отломив листик салата, положил его Ксавье в рот; юноша с аппетитом сжевал хрусткую сочную мякоть, но тему разговора не сменил:
— Тогда скажи ему, где ты… Прямо сейчас. Это не хорошо, что он волнуется… он и так будет на меня… то есть на нас сердиться.
— С чего ты взял? — Исаак разделял опасения Ксавье, но ему был интересен ход мыслей месье Дельмаса, будущего философа и специалиста по трудам Тейяра де Шардена.
— Ну… — Ксавье опустил глаза и отщипнул еще один листик салата. — Я бы на его месте
