— Карло!
— Что Карло? Хуярло! Вставай! Пойдем на воздух, на море, к людям! Договорим обо всем не здесь, а в ресторане! Тебе надо нормально поесть и выпить, а не жевать эту диетическую дрянь, запивая лимонадиком!
Он легко вскочил на ноги и заставил подняться Жана, который, впрочем, не оказывал сопротивления, но чувствовал себя неуверенно — сможет ли стоять без посторонней помощи? Не закружится ли у него голова при попытке спуститься с лестницы?
Тело не подвело: впервые после изнасилования Жан ощутил прилив настоящей бодрости. Нигде ничего не болело. Дюваль тщательно прислушался к проблемным зонам, но так и не смог обнаружить уважительных причин для отказа от соблазнительного предложения. Сесиль, конечно, раскричится, как стая ворон, когда, вернувшись домой, не обнаружит своего узника, и бог знает что устроит, ринувшись на поиски, однако Жана это ни капельки не пугало.
Он неожиданно понял, что жуткая история, приключившаяся с ним, хотя и травмировала душевно и телесно, парадоксальным образом уменьшила общее количество страха, и сделала его менее ранимым. Пережив групповое изнасилование, он в самом деле мог сойти с ума или умереть, но у него была возможность сделать и другой выбор — в пользу продолжения жизни. Той жизни, которую как спасение принесли ему теплые ладони и чуткие пальцы Соломона, умело врачевавшие раны, острый язык Мирей, старавшейся его успокоить и насмешить, и ее твердая воля, не позволявшая падать в бесконечную истерику, а теперь вот и Карло, перевернувший вверх дном всю Ривьеру, чтобы отыскать его, и готовый снова стать проводником в мир из склепа, где он сам себя заточил.
— Поехали! Поехали отсюда, и поскорей…- забормотал он, вцепившись в широкие, по-спортивному накачанные плечи жиголо, и затряс головой, желая избавиться от запаха болезни и горя, пропитавшего всю комнату. — Я хочу подышать… хочу на улицу… поужинать с тобой, и чтобы ты дорассказал все, что знаешь. Это важно, Карло. Я хочу все исправить, спасти Соломона, спасти Эрнеста, потому что я…
— Погоди-погоди, экий ты прыткий, — усмехнулся Карло, радуясь перемене в настроении «Жанны». — То лежал-помирал, а то вдруг за полминуты куча дел образовалась!.. Я за тобой не поспеваю.
— Но ты поможешь?.. — Дюваль просительно взглянул в лицо парню. — Мне ведь, кроме тебя, и довериться некому… я совершенно один…
— Ясно, помогу, что ж мне теперь делать-то остается? — вздохнул жиголо, гадая про себя, за каким хреном он пристроил на задницу этакий геморрой, но в то же время страшно довольный своей неожиданной причастностью к настоящему расследованию… и благородному делу спасения каких-то невинных душ.
Все-таки Карло был урожденным итальянцем, крещеным как полагается, и оставался в сердце добрым католиком, помнящим о заветах любви к ближнему и о том, что сам Господь — это любовь.
***
Кадош смотрел на Райха — злобного старого шута, похожего на изображение джокера в карточной колоде — и ему казалось, что он слышит колокольчики безумия, звенящие на его погремушке. Психическая несохранность собеседника впервые представилась ему в такой ужасающей ясности…
Это выбивало из колеи, лишало сил и болезненно выкручивало нервы, которые и так напоминали перетянутые струны, готовые разом сорваться с колков.
Исаак не раз говорил, что «дядюшка Густав» совершенно чокнутый, того же мнения придерживались и Дельмасы, однако Соломон считал это мнение слегка предвзятым. Несмотря на жестокость и садистические сексуальные наклонности, помноженные на религиозный фанатизм, Райх мыслил логично, действовал хитро и в социальных контактах умел выбирать самую выгодную линию поведения, адекватную обстоятельствам. Это делало его опасным, но предсказуемым человеком, чьи поступки и замыслы можно раскрыть и просчитать наперед.
Выигрывать у такого противника было сложно и удавалось далеко не всегда — гибель Ксавье и судебный процесс «Черного танцора» были тому трагическими свидетельствами; и все-таки Соломон, учтя допущенные в прошлом ошибки, при новом столкновении со старым врагом сумел сперва сравнять очки, а потом и повести в счете.
Стратегия «игры на опережение» оправдывала себя, пока дело касалось только денег и раздела сфер влияния; но покушение на Эрнеста вкупе с бессмысленным убийством Ирмы показали Кадошу, что Райх в прямом смысле жаждет крови, иррационально, как серийный убийца… Он не успел сориентироваться достаточно быстро, не успел выстроить новый бастион защиты, и пропустил один за другим несколько ударов, нанесенных хаотично, но полностью достигших цели, и попавших не только в репутацию Соломона, но и в близких ему живых людей: Жана, Мирей… Эрнеста.
Ускользнуть пока что удалось только Исааку, но Райх и тут дал понять, что знает их тайну и что близнецу не стоит чрезмерно полагаться на свое везение.
Он сидел в кресле, белея ухмыляющейся маской, щурил глаза, как сытая рептилия, кивал головой, и всем своим видом, каждой фразой, каждым новым условием торга сообщал: вы проиграли, Кадош, ваши форты разгромлены, ваши войска бегут — довольно, признайте свое поражение, подпишите капитуляцию… И будьте готовы плясать под мою дудку, сделать все, что вам скажут, чтобы утолить мою жажду мести и власти, которые я выдаю за волю Бога. Тогда, может быть, у вас появится шанс увидеть живым и невредимым вашего обожаемого любовника. Тогда, может быть, я позволю себе забыть, что мертвец, которому следует мирно лежать в могиле, нахально расхаживает по земле. Тогда, может быть, возмездие коснется только вас…
— Каково же ваше решение, месье Кадош? Что вы отдадите мне для начала, может быть, ключи от «Бентли»?
— Ничего не отдам.
В глазах Райха мелькнула тень удивления — и сейчас же пропала, он вытянул губы трубочкой и противно почмокал ими, словно пробовал что-то горячее:
— Фуууу, какой позор… слышал бы вас виконт де Сен-Бриз… что же, ваш Иосиф Прекрасный напрасно рассчитывает, что вы его выкупите из рабства?
При слове «рабство» Соломон похолодел, прекрасно поняв гнусный намек, но сдержался и ничем не выдал своего испуга и нового приступа горя.
Райх продолжал плести вязь из угроз и увещеваний:
— Неужели деньги — этакая безделица! — и вилла на Ривьере для вас стоят дороже человеческой жизни? Впрочем, это так типично для племени сынов Авраама — поклоняться не Богу, а золотому тельцу… Но как же вы тогда смеете именовать вашу жадность и похоть высоким чувством «любовь»?
— Избавьте меня от проповедей, — оборвал Райха Кадош. Сухой и сдержанный тон сейчас был его единственной защитой, нельзя было показать, насколько глубоко его ранит каждое слово, бросаемое собеседником, точно дротик.
— Просто усвойте: вы не получите от меня ни одного сантима, пока не дадите мне бесспорных доказательств, что Эрнест жив
