Они простились-нерадостно, но тепло и без всяких дурных мыслей, по крайней мере со стороны братьев, и даже договорились встретиться где-нибудь ближе к концу года.
Руоль вместе со своими верными оронами Лынтой и Куюком, совершенно не думая о направлениях, подался тем не менее на восток и оказался близ тех мест, где когда-то жила его родная семья, в местах обычных кочевок охотника Урдаха и его жены Айгу-так внезапно ушедших отца и матери.
Руоль поставил свое одинокое жилище на границе мрачного, замерзшего корявого леса, даже не задумываясь о том, что это тот самый лес, где давным-давно погиб его старший брат Стах.
С тех пор и потянулись мимо него злые морозные луны-Чуос, Джубар, Чунгас, - и Руоль влачил свой унылый сурт. Ночь за ночью и день за днем, а его духи, как и его безумие, были с ним все время. Братья-охотники ошибались: к исцелению он не стремился совершенно.
И если трескучими от мороза зимними днями он еще пытался чем-то занять себя-лазил по сопкам, разговаривал со своими оронами, охотился, - то ночами с ним оставались только духи-те, которых он и не знал раньше, но теперь даже мог различать их по голосам. И, лежа в торохе, глядя в лениво мерцающие угли в очаге, он думал о том, что ему нигде не найти покоя. Так почему он вообще здесь? Как будто скрывается. Или ждет чего-то.
Что ему нужно на самом деле?
Хочешь ли ты смириться? - шептали ему духи своими леденящими и зыбкими голосами. Смириться-так говорил и Улькан в тот поворотный день.
-Смириться? - шептал Руоль в темноте.
Что-то поднималось в его душе, медленно всплывало все это время, словно снежная рыба, проводящая зиму во льду или в глубоких сугробах, скованная, но не мертвая, готовая проснуться, если представится случай.
Чунгас сменился Чусхааном-самой лютой из зимних лун. Корявый лес трещал и стонал от жестоких морозов. Начали задувать особенно свирепые хаусы, швыряя в лицо колючий сухой снег. Воздух, холодный и тяжелый, не мог насытить. Все живое пережидало это мрачное время.
Однажды, прямо посреди долгой ночи, Руоль свернул свой торох, нагрузил нарту и отправился в путь. Покинул место своего добровольного изгнания. Теперь он знал, куда направляется.
Где-то далеко от него, в своей юрте проснулась Нёр, долго вслушивалась в дыхание мирно спящего Улькана. Ей приснился плохой сон.
Часть девятая
Звезды как колючие льдинки, рассыпанные по бесконечному черному покрывалу. В темноте они единственные ориентиры. Если стоять спиной к Глазу Хота, то впереди будет Туют-как символ новой жизни-двенадцать ярких звезд над далеким и неразличимым южным горизонтом. Туда Руоль и направляется, совсем не думая о том, что Туют, ороненок, символизирует.
Чусхаан-жестокая луна. В это суровое время трудно поверить, что все однажды изменится, и в этот замерзший, стонущий от трескучих морозов эджуген вернется долгожданное тепло. Родитель Хот сейчас слаб и его битва особенно тяжела. Но жарко горят огни в жилищах луорветанов и в их сердцах, разбросанные на слишком огромных для маленьких людей пространствах, но не потерянные, твердо несущие свое тепло сквозь злую зиму, а значит, Хот не одинок в своей битве.
Но сам Руоль потерян как никогда. С самого детства, с того кошмарного времени, когда ушли его родители, а следом пропала младшая сестренка Унгу, он не чувствовал себя таким одиноким.
Мора невообразима, и расстояния в ней под стать долгой зиме-кажется, что они не имеют конца, но любая дорога рано или поздно куда-нибудь да приводит, и лишь об этом может думать Руоль в этой темной и странной поездке.
Двадцать прожитых зим привели его к этому-к печали, злости и растерянности. Дорога длинна, но, может быть, недостаточно длинна для того, чтобы успеть разобраться в самом себе.
Верные ороны-Лынта и Куюк-уверенно везут его сквозь пургу, сквозь белизну и тьму навстречу неведомой судьбе, но, словно чувствуя настроение своего хозяина и брата, они сами выглядят печальными и усталыми. Руоль же подолгу лежит на нарте посреди хмурого, сумеречного и колючего однообразия зимней моры и лишь изредка заговаривает со своими оронами. Должно быть, их удивляет такое молчание, потому что они привыкли слышать его голос. Иногда, впрочем, но совсем редко, от тоски и одиночества Руоль заводит какую-нибудь монотонную песню, однако же никому она не приносит никакого облегчения, никого не ободряет. Ороны прядают ушами, вслушиваясь, но их размеренный шаг нисколько не меняется.
А ночами Руоль все так же лежит в своем маленьком торохе, слушает завывания вьюги за меховым пологом, смотрит в пламя скромного походного очага, размышляет и вспоминает. С каких-то пор его сны стали тяжелыми и беспокойными, а из мыслей исчезла вся радость. А картины из памяти, приходящие к нему в его пустоте, даже самые хорошие и светлые, все равно несут в себе следы горечи.
Многое из того, что было в его недолгой жизни, кажется теперь ненастоящим и призрачным как ушедший сон-так в самую долгую зимнюю ночь забываешь, что недавно еще было благословенное Тепло, с трудом веришь, что оно вообще могло существовать в этом безрадостном эджуген.
Он перебирает воспоминания, словно некие уже не принадлежащие ему, почти потерянные драгоценности, стараясь отыскать неуловимые частицы радости, но злые голоса духов раз за разом отравляют его редкие находки, извращают даже то, что он считал светлым.
Не было ничего хорошего в его жизни. Родителей потерял. Младшую сестренку потерял. Нёр… никогда он не был ей нужен, все время она только игралась с ним.
Все несправедливо! Обида буквально душит его, во многом обида детская, незрелая, но как он может это осознать?
Путь его долог, но Руоль гонит вперед и вперед, подстегиваемый властными голосами духов. Некогда остановиться и задуматься, некогда отвлекаться на что-то еще. И он сам, и его по-прежнему верные ороны, пожалуй, не выматывались так даже в самые напряженные охотничьи дни, как за время этой беспощадной гонки.
Но всякий путь подходит к концу, и однажды Руоль достиг одного известного ему становища и понял, что его цель близка. На исходе дня он не решился показываться кому-то на глаза и расположился в отдалении, чтобы провести еще одну ночь в своем привычно одиноком торохе. Его руки дрожали, когда он распрягал оронов, не перестали дрожать даже когда Руоль залез в свое жилище и заставил себя успокоиться.
Он знал это небольшое становище, хотя сам ни разу здесь не был. Всего несколько юрт, медленно кочующих по одним и тем же местам. Улькан был отсюда родом, здесь жили его близкие, и им не было нужды
