плакал. Ну и корреспонденция! На что только не шли филателисты, чтобы заполучить в свои коллекции штемпель станции Восток! Как засвидетельствовал Гера, письма делятся на четыре группы.
Умоляющие: 'Я очень надеюсь, очень, очень, что вы не откажете мне, при всей вашей колоссальной занятости, поставить свою печать на мой конверт. Я так буду вам благодарна! Дженни Харрйс, Бирмингем, Великобритания' Удовлетворено.
Чрезмерно требовательные: 'По получении сего прошу выслать два конверта антарктической экспедиции со штемпелем станции Восток. Штемпели надлежит ставить...' (дается указание, как и в каком углу конверта синьор А. Родригес из Каракаса желает видеть печать). Отклонено - фирменные конверты весьма дефицитны.
Трогательно-наивные: 'К Вам, продолжателям дела Беллинсгаузена и Лазарева, выдающимся героям Антарктиды, обитателям полюса холода, обращаются юные филателисты города Куйбышева! Просим не отказать в нашей просьбе и поставить печати на прилагаемые марки. Миша, Таня, Капа, Витя'. Удовлетворено.
Уважительные: 'Милостивый государь, так как я коллекция Антарктида почтовый штемпель я спрашивать Вы послать меня почтовый штемпель базис Восток. Благодарить вы преданный Вам успех ваш экспедиция. Баккер, Голландия'. Удовлетворено.
Удивительное это племя - филателисты!
Монолог Василия Сидорова
Больше месяца прожил я на Востоке, но такого исключительно теплого, дружеского вечера не припомню. И сама обстановка была праздничная - мы отмечали 150-летие открытия Антарктиды русскими моряками. И дела на станции шли хорошо, и - это, наверное, самое главное - ребята притерлись друг к другу: группа еще недавно малознакомых людей превратилась в коллектив. В этот вечер все словно оттаяли. Произошел тот долгожданный переход из количества в качество, когда оказавшиеся под одной крышей самые разные люди стали друзьями.
До двух часов ночи мы не расходились - настолько велика оказалась потребность в дружеском общении. Сейчас мне уже трудно воссоздать картину всего вечера, но помню, что толчок заключительной и самой интересной части разговора был дан размышлениями об акклиматизации. Еще конкретнее - речь зашла о моем срыве.
Хотя за прошедший месяц я, как и большинство ребят, сбросил пять-шесть килограммов, но на самочувствие не жаловался - организм перестроился. Дыхание по-прежнему было затруднено, донимала и сухость воздуха, но сон наладился, появилась работоспособность - словом, грех жаловаться. И вот, забыв про наставления бывалых восточников и потеряв бдительность, я слишком энергично (для себя) поработал пилой на заготовке снега, и все началось сначала. Сорвался.
- Ну, в этом-то эпизоде ничего загадочного нет, а вообще законы акклиматизации пока еще непостижимы, - размышлял Сидоров. - В Восьмую экспедицию произошел такой случай. Прилетел ионосферист, опытный полярник, уже дважды зимовавший на Востоке. Все шло нормально, и вдруг начал синеть и таять на глазах, а через несколько дней слег. Страшно переживал, но делать нечего: пришлось отправить в Мирный. Прибыл ему на смену дублер, высокий крепкий парень, кровь с молоком - и через неделю свалился. Врач настоял на немедленной эвакуации, и в качестве ионосфериста из Мирного прилетел начальник геофизического отряда. На двенадцатый день он так исхудал, что мы просто были в панике - как бы не произошел трагический исход. Пришлось и этого дублера эвакуировать...
- Фактически получалось так: сколько живешь на Востоке, столько и акклиматизируешься, - подтвердил Зырянов. - Зато уедешь и никогда не забудешь ни трудностей этой жизни, ни друзей, которых здесь приобрел.
- Говорят, что Антарктида - безмикробный континент, - улыбнулся Борис Сергеев. - А 'вирус Востока'? Запиши, доктор, в свой отчет, что восточники поголовно заражены 'вирусом дружбы'. Наш Восток 'трижды полюс' если учесть еще и полюс дружбы!
И в этот момент произошло удивительное явление. Слова вроде были произнесены высокие и торжественные, приличествующие скорее собранию, чем обычному разговору, но никому от этого не стало неловко. Наверное, задели они какие-то струны в душе каждого, и так задели, что ребята с неожиданной для них самих откровенностью заговорили вдруг о самом сокровенном: как трепетали от страха при мысли, что не выдержат предъявляемых Востоком требований, о том, как они присматривались друг к другу и теперь счастливы, что стали членами одной семьи, о своей жизни, женах, невестах, детях... Это был разговор, в котором раскрывались души, по-хорошему интимный и чистый в самом высоком значении этого слова.
А завершился он монологом Сидорова, который приведу почти дословно так он врезался в мою память.
- Василий Семенович, - припомнил я, - как-то еще на 'Визе' вы подсчитали, что из восемнадцати лет, прошедших со дня свадьбы, провели в кругу семьи лишь три года, остальные пятнадцать мерзли на разных полушариях. Я рассказал об этом факте Игорю Петровичу Семенову и выразил свое отношение таким восклицанием: 'Вот мужественный человек!' И знаете, что ответил Игорь Петрович?
- Что же? - улыбнулся Сидоров.
- 'Мужественная жена'! - возразил он.
- Что ж, Семенов во многом прав, - Василий Семенович кивнул и задумался. - Но не во всем...
Так начался тот самый монолог.
- Вот доктор раздавал всем нам анкеты социологического обследования. Там был вопрос: 'По каким причинам вы стали полярником?' Не стану скрывать своего ответа: 'Это была цель моей жизни с юных лет'. Так наверняка ответили и многие мои товарищи. Капитан Скотт и Нансен, поход 'Челюскина', папанинцы... Мы, тогдашние мальчишки, бредили Севером наяву. А дальше?.. Север, Антарктида - это как море, ими заболеваешь на всю жизнь. Человек, хоть раз побывавший в высоких широтах, тянется туда снова и снова. Почему?.. Да, нам часто приходится трудно. Но сколько радостей мы находим в этой трудной жизни! Где, где еще можно вдохнуть такой необычайный аромат мужской дружбы, где еще можно так проверить самого себя? Ты один на один с природой, каждый день тебе нужно бороться со стихией, драться за жизнь. Но этого мало. Здесь, в долгие полярные дни и ночи, ты лучше познаешь самого себя, проанализируешь свою жизнь и решишь, правильно ли жил и какие ошибки совершил. И ты очищаешься. Раньше люди очищались от грехов в церкви, а мы на зимовке, исповедуясь друг другу и самому себе. А чувство глубокой удовлетворенности тем, что ты выполняешь свой долг перед Родиной, тем, что она ценит и не забывает тебя? А замечательный, ни с чем не сравнимый момент возвращения? Возвращаешься - по-другому воспринимаешь мир, испытываешь чувство обновления. Если случилось на зимовке что-либо плохое - забываешь, вспоминаешь только хорошее, лучше и проще относишься к людям, потому что научился прощать случайное и ценить главное в человеке. Утончаются все чувства: то, чего раньше не замечал в суетливой жизни, видишь, как будто заново прозрел. Смотришь на березки - так это уже не просто лес, а другой мир, смотришь и делаешь для себя открытия... Возвращение! Ради одного только этого незабываемого ощущения стоит быть полярником. У нас, полярников, семьи крепче. Бытовые мелочи, ссоры из-за пустяков - это нам чуждо, это суета смешная. Всю долгую зимовку в тебе крепнет любовь к жене и детям, и ты рвешься к ним всем своим существом, всей душой. Если чувство твое настоящее - разлука его укрепляет. Подходит корабль к Ленинграду - рвем друг у друга бинокли, потому что самые боевые жены даже на Толбухин маяк прорываются, чтобы пораньше нас увидеть. И смотришь, все глаза проглядываешь: может, и моя здесь? А ребята посмеиваются: 'Здесь твоя, провинилась, наверное, вот и примчалась!' А парень рубашку на себе рвет: 'Моя - провинилась? Выходи!' И вот причал, и навстречу тебе бежит жена, обнимаешь ее с трепетом, как будто в юности... И каждое свое возвращение переживаешь юношескую любовь!.. Отпуск у нас большой, до пяти месяцев, - успеваешь вдоволь наговориться, груду книг, журналов прочитать, весь театральный репертуар пересмотреть, и в лесу, на море с семьей отдохнуть... А потом... Зовут к себе высокие широты! Бывало, льдина треснет, перебираешься на другую, спасаешься от вала торосов, и сидят ребята мокрые в палатках, проклиная ту минуту, когда решились променять Большую землю на дрейфующую ледяную корку. А через полгода те же ребята виновато подходят и спрашивают: 'Может, возьмешь к себе, Семеныч?' 'А зарекаться больше не будешь?' Вздыхают, разводят руками: 'Наверное, буду...'
Да, будет, но пойдет снова и снова! Такова наша полярная судьба, трудная и завидная, которую ни на какую другую настоящий полярник не променяет...
А через несколько часов прилетел самолет, и я
