другая жизнь. 'Будем теперь с женой на пару', — думал он выстаивая первую литургию, — она ведь у нас давняя богомолка'. Однако, не так все просто оказалось. Хотя Александра Георгиевна умела и покреститься у божницы и пошептать что-то, но в церковь не шибко ходить любила. Зайдет лишь свечку поставить на Пасху, да на Рождество — вот и вся недолга. Что уж там говорить об исповеди да причащении? И так уж вышло, что теперь она посмеивалась над своим благоверным. 'Ну, что, богомольник, — поддевала она с ехидцей, — грехи-то все батюшке своему отнес или утаил чего? Смотри, иначе в Рай не пустят.' Петр Варфоломеевич, хоть и неопытен был в делах духовных, быстро распознал в чем дело, понял, что есть Вера и вера. Первая — живая, деятельная, как у Макрины, например. Такую веру с большой буквы нужно писать. А другая — холодная и словно мертвая, с маленькой буквы, одним словом. Держась такой веры, можно и перекреститься и пошептать что-то, но только пустым это останется делом — не шевельнется ничего в душе, не зазвучит. 'Эх, Щурка, Шурка, — жалел Петр Варфоломеевич супругу, — не научили тебя толком ничему. Кособокая твоя вера, хворая на обе ноги. Вот и дочка наша такая же — вся в тебя'. К нему же самому это пришло — накатило откуда-то изнутри, из глубины сердечной. Все разом стало на свои места, понятным все стало и от того — разумным и нужным. Зачем каяться и причащаться? Да разве ж это объяснишь кому, пока сам не испытаешь, пока не ощутишь спокойствие и радость от понимания что наконец-то сделал в жизни что-то важное и нужное. А легкость какая приходит? Словно неземная — вот-вот и взлетишь, словно груз многотонный с плеч долой. Ну, как такое растолкуешь? Где слов нужных найдешь? Пытался объяснять что-то супруге, да без толку…
Петр Варфоломеевич спустился по лестнице и вышел из подъезда. Ветер, словно только его и поджидая, тут же швырнул ему в лицо пригоршню злых холодных дождинок. Петр Варфоломеевич втянул голову в плечи и поднял воротник плаща. На мгновение он замедли взглядом на разбитом 'Москвиче' пенсионера Семенова из двадцать первой квартиры. Машинешка уж невесть сколько времени стояла на приколе прямо под хозяйскими окнами, мозоля своим неряшливым видом глаза здешнему народу. Семенов давно махнул на нее рукой и жильцы свыклись, а Петр Варфоломеевич все никак не мог преодолеть чувство брезгливости и каждый раз, проходя мимо, мысленно вышвыривал развалюху прочь со двора. Он хотел сделать это и сейчас, но увидев, как по коричневому от грязи лобовому стеклу слезинками сбегают тонкие дождевые струйки, пожалел: 'Пусть себе стоит, может и починит когда хозяин'. Сунув зонтик под мышку, он посмотрел на часы. 'До назначенного времени час с четвертью', — отметил он удовлетворенно и, невзирая на непогоду, решил идти пешком. Вспомнил, как с сомнением давеча качал головой батюшка. На визит-то благословил, но не было уверенности в его глазах.
— Ладно, — махнул наконец рукой, — на все Божья воля, может быть и дадут чего. Богачи ведь тоже люди.
— А то как же, — поддакнул Петр Варфоломеевич, — газеты не зря ведь пишут. Есть, конечно, такие, что никому ни в жизнь ни рубля, но другие помогают. На Божье ведь дело. Грибов точно даст. У него денег, что фантиков.
Петр Варфоломеевич лично не знал ни Грибова, ни других богачей, разве что по телевизору видел. Про всех остальных Петр Варфоломеевич определенного мнения не имел, но вот о господине Грибове много чего слышал. Уж больно красиво расписывал тот свои добродетели, когда в депутаты выдвигался. Не так давно это было; тогда газетами с его портретами завалили все почтовые ящики, так что, хочешь не хочешь, а узнаешь, что Грибов и детей любит, и старикам помогает, и на дорогие операции тяжелобольным денег не жалеет. Вот такой вырисовывался человек — щедрый на милости и безотказный.
— Нет, не откажет, — убежденно повторил Петр Варфоломеевич, глядя как батюшка задумчиво теребит бороду. — Нам же не для себя. Понятное дело, если крыша в храме и дальше будет течь, рушится все начнет. Опять же, пол подгнил — перестелить надо? Надо. Ему же все обратно вернется. Ведь сказано: не оскудеет рука дающего. Сказано?
— Сказано, — подтвердил батюшка. — Вот только если бы все на Бога упование имели, разве ж пришлось тогда просить? Сами бы принесли. Ан, не несут.
— Грибов даст, — Петр Варфоломеевич ладонь на ладонь сложил перед собой руки. — Благословите, пойду просить…
Петр Варфоломеевич еще раз потеребил свою память, вспоминая все ли необходимое исполнил? Выходило, что все: и Божией Матери помолился, и о своем предстоящем визите заблаговременно предупредил. Накануне Петр Варфоломеевич лично дважды звонил в приемную Ивана Сергеевича: в первый раз его просьбу о встрече записали и обещали доложить самому. Во второй раз передали высочайшее согласие и время назначали — аккурат на одиннадцать утра. 'Ну, вот, раз сам назначил, значит примет, — успокаивал себя Петр Варфоломеевич. — А там уж, думаю, не откажет'. Ему представлялось, как встречает его сановитый Иван Сергеевич с распростертыми объятиями и внимательно выслушивает о горестях и бедах православного прихода, украдкой вытирая слезу. Умиляется его, Петра Варфоломеевича, стараниями и трудами. 'Да что, вы, Господи, говорит, и просите-то всего? Я втрое супротив этого дам, да еще и иконостас новый вам выстрою'…
Такими мыслями Петр Варфоломеевич незаметно не на шутку растрогал свое сердце и чуть не пустил слезу. 'Какой же, все-таки замечательный человек', — с теплотой и благодарностью думал он о Грибове, уже более не сомневаясь в положительном исходе дела, как будто все уже было подписано, согласовано и, более того, выдано на руки…
