— Вот так встреча! — сказал он ровным, спокойным голосом (однако, видно было, что переворачивает его всего, что нелегко дается ему это его спокойствие). — Ты что тут делаешь?
— Я-то? — не сразу отозвался Петр Петрович, — я-то тут работаю, уж боле пятнадцати лет будет…
И вдруг закипело у него внутри, наперло, выплеснулась из ямины какая-то чернота. Одним словом, не сдержал себя и про страхи давешние все разом позабыл.
— Шестнадцать с гаком, если точнее, — выпалил он, — а вот тебя-то какой леший принес? Неужто места мало в городе? Специально, знать, разыскал? Счеты сводить собрался? У, лешак!
— Ты чего мелешь? — поперхнулся на вздохе Николай Антонович, разом побагровел лицом и задышал часто-часто, как брошенная на берег рыба. — Что ты несешь? Я тебя искал? Да на кой ты мне сдался, брюхо толоконное? Ты ведь Клавдию мне простить не можешь, да? Что она меня выбрала? Так ты кто? Небось, работяга простой, а я «руководящее звено», скоро в замначальника цеха выйду. Понимаешь разницу?
— Да знаю я тебя, ботало коровье, — взорвался в ответ Петр Петрович и резко рубанул воздух рукой — ты не бельмеса правды не скажешь. Она тебя выбрала? Да украл ты ее! Из зависти и злости. Ворюга ты! Тоже мне, начальничек, очки нацепил… Не боюсь я тебя! Так и знай и запомни, я еще на похоронах твоих погуляю и спляшу вприсядку. Так и знай!
На последнем Петр Петрович осекся, осознав вдруг, что выдал нежданно самую страшную свою тайну; главную тайну всей своей жизни…
— Ты что? — Николай Антонович испуганно отшатнулся и на всякий случай спрятал очки в карман. — Угрожаешь? Да за это, знаешь? За это под суд, под суд пойдешь!
Он задом попятился к выходу, быстро развернулся и выскочил прочь. Вот такая вышла у них встреча…
Дома Петр Петрович достал припрятанную на черный день поллитровку, рванул зубами прочь белую головку и налил полный стакан. Опрокинул залпом и не поморщился даже. Жена за спиной ойкнула, руками, как утка крылами всплеснула и бутылку быстро со стола ухватила.
— Что случилась? — заквохтала. — Что случилось?
— Случилось! — коротко отрезал Петр Петрович и пошел спать.
Только до сна ли ему было? И хмель вроде как не брал? Под утро растолкал жену и, как на исповеди все ей выложил: и про Клавку, и про встречу нежданную, и про русскую плясовую.
Жена в слезы:
— Да разве ж можно на могиле плясовую заводить? Грех-то какой удумал? Совсем с ума тронулся. Образумься!
Отчего-то сильно ее испугало это мужнино откровение — опомниться не могла. А Петр Петрович ощетинился, зарычал на свою половину:
— И ты туда же, старая? Нет, что бы мужа поддержать. А, ну, тебя!
Он резко отвернулся к стене и нарочито громко засопел…
Утром Петр Петрович от чая демонстративно отказался, даже на кухню не вышел. Жене ни пол слова — обиделся. Как из подъезда выходил, чей-то черный кот из-под скамейки под ноги кинулся и шмыг внутрь. Петр Петрович поперхнулся, плюнул через левое плечо и еще более помрачнел: в приметы хотя особенно и не верил, но котов черных по старой привычке чурался. «Вот ведь шельмец, — проворчал он, — и без тебя тошно, куда прешь?» Но кота уж и след простыл; умчался куда-то вверх по этажам, туда где остывал без дела в белой фарфоровой чашечке не тронутый Петром Петровичем чай.
День прошел как обычно, но к концу смены вызвал Петра Петровича к себе начальник цеха. Рассматривал долго, сидя за начальственным столом, теребил ручку, и вроде бы заметил Петр Петрович в этом взгляде некоторое удивление и досаду. А начальник меж тем встал, подошел совсем близко и носом повел, как гончий пес — обнюхал, одним словом.
— Что это ты, Петр, — спросил с укоризной, — столько лет держал себя в руках, замечен не был, а тут — на тебе — напился в зюзю на рабочем месте, да еще и дебоширил?
— Кто напился? — опешил Петр Петрович.
— Да ты! Имей совесть признаться — строго продолжал начальник и зачем-то указал рукой на висящий на
